Синие глаза самнита жадно блестели.
— Ты понял меня? — Цезарь на минуту замолчал, вглядываясь в лицо Эгнация. — Положи на стол твою руку. — Вкрадчивым движением он быстро надел на палец бывшего раба перстень римского всадника и тотчас же сдернул его. — Заслужишь — твой! Ты должен проникнуть в стан самнитов…
И беседа долго еще тянулась.
VIII
Ни доблесть восставших, ни разум и мужество их вождя не помогли мятежным гладиаторам. Спартак пал в битве. Окруженные железными когортами Красса, лишенные своего предводителя, остатки некогда могучей армии рабов тщетно пытались вырваться из беспощадно сжимавшегося кольца римлян. Пробились через легионы Красса — их встретил Помпей…
Три года мятежный раб потрясал устои Великой Республики Квиритов, три года дрожал Рим перед безвестным фракийцем. Имя Спартака звучало так же грозно, как некогда Ганнибала, но победил, как всегда, Рим.
На Аппиеву дорогу снова упали тени крестов. От самого Рима до Неаполя высились распятые рабы. Понемногу затихли, погасли и мелкие бунты в северных латифундиях страны. Продолжали сражаться только самниты. Отрезанные от родных гор, они вскоре оказались запертыми в Корфинии. Военное счастье, видели все, теперь улыбалось только римлянам.
В осажденном городе зрел ропот. Даже среди воинов-мстителей не все свято верили в непогрешимость Бориация: их вождь дружил с варварами, а не было ли корысти в этой дружбе? Ходили разные слухи…
И когда однажды вечером, неизвестно как, доска с декретом о даровании прощения раскаявшимся повстанцам появилась на форуме, осажденные — и жители, и воины — мигом окружили ее.
— Хм, от поклона спина не переломится! — задумчиво проговорил плечистый горец в козьем плаще. — Повинимся — и дело с концом!
— А в чем виниться-то? — хмуро возразил седой приземистый человек. — Я самнит и умру самнитом.
— Ну и умирай! — сердито отозвался козий плащ. — А я родился пиценом и жить хочу пиценом. Какая мне разница — Цезарь меня обдерет или Бориаций!
— Цезарь никого еще не ободрал! Ни одного пленника из италиков не казнил! — выкрикнул кто-то из толпы. — Распинали лишь рабов!
А пицен возмущенно продолжал:
— Пришел я за мукой, а бык услышал по моему говору, что я не из телят, и недовесил. И сражаться еще за этого быка! Можно сражаться, я говорю? — Он высоко поднял над головой покупку. — Обвесили! Италию продают! — заревел он, потряхивая мешком и распыляя муку.
— Продавали Спартаку, теперь Митридату продают! — поддержал его из задних рядов звонкий голос. — Восемьдесят тысяч италиков в один день полегло.
— Вся семья брата погибла на Самосе, — послышался горестный вздох. — Крошек грудных разрывали на части.
— А сейчас не то еще будет, — зловеще пообещал тот же голос.
— Лжешь! — Арна выступила вперед. — Кляните Митридата, но Бориаций чист. Мы бьемся за свободу!
— Сразу видно, что ты любовница варвара, — бросил ей в лицо Эгнаций.
— И опять лжешь, — Арна побледнела, но стояла прямо, не опуская глаз. — Все знают: на мне святая месть. И я чиста. — Она качнулась и протянула руки. — Самниты!
— Какое мне дело, чиста ты или нет! — внезапно разъярился брат погибшего в дни азийской резни. — Я не хочу, чтоб убийцы моих родных вступили на нашу землю! Царь варваров не может быть нашим другом!
— Не хотим! — зашумели кругом. — Заставим Бориация поклониться Сенату…
Арна, сдвинув брови, покусывая губы, вышла из толпы. Эгнаций пошел к ней.
— Прости, я потерял голову от ревности.
— Уйди!
— Твой Камилл запретил тебе говорить со мной?
— Он мне не муж, — девушка вскинула голову.
— Я погорячился, но мне так больно, — тихо повторив Эгнаций.
— А мне не больно?
Эгнаций потупил глаза. Зачем ему тщедушные квиритки! Ему нужна Арна — синеокая, черноволосая, сильная и прекрасная, как полноводная река. Она станет его женой.
Они шли по узкой тропке, увитой темными розами. Эгнаций сорвал цветок и протянул девушке. Она пожала плечами.
— На что он мне?
— Выкуп за мою вину.
Арна, снисходительно усмехнувшись, взяла розу.