— Когда рушатся царства? — подсказал Филипп. — Что ж, изгони из мира веселье и нежные маленькие радости, надежду на воскрешение их, — ради чего мы тогда станем сражаться, совершать великие подвиги?
— Ты — Амур, и есть вещи, которых ты не поймешь, — прекратила спор Гипсикратия. Она сорвала травинку. — Мне рассказывали, что Тамор передала тебе свои чары. Достаточно тебе заглянуть женщине в глаза, и она всю жизнь будет томиться. Это правда?
Филипп улыбнулся.
— Может быть, но на тебя я устал смотреть, а ты…
Дробный стук копыт по каменистой дороге прервал их разговор.
Армянская стража раболепно склонилась. В широко распахнутые ворота въезжал всадник. Его лицо было молодо, вдохновенно и сурово. Узкая диадема стягивала жесткие кудри.
Гипсикратия вскочила и, выхватывая меч, крикнула Филиппу:
— Беги к царю! От Тиграна можно всего ожидать.
Но молодой всадник склонился в седле и прижал к груди руки.
— Привет тебе, Белонна-дева! — крикнул он еще издали. — Я — Артаваз, сын Тиграна. Позволишь ли мне увидеть моего деда, Митридата-Солнце?
— Если ты с добрыми вестями, наш стратег проводит тебя к царю. Но если ты вестник горя, поведай его раньше мне. — Гипсикратия бросила в ножны меч.
— А сам я разве не добрая весть? — Артаваз спрыгнул с коня и, радостно улыбаясь, пошел к ней навстречу.
Филипп еще раз изумился его сходству с дедом: озаренный весенними лучами, гибкий, стройный, к молодой царице приближался точь-в-точь юный Митридат.
Встретившись взглядом с царевичем, Гипсикратия потупилась.
С крыльца стремительно сбежал Митридат.
— Внук! Дорогой гость! — Старый и молодой воины крепко обнялись.
Артаваз торопливо поведал: он приехал за благословением. У него нет больше сил сносить отцовскую милость, и он бежит к парфянам. Царь Парфии Фраат Четвертый — муж его сестры Шушико, и он его не выдаст.
При упоминании имени Фраата Митридат скривил рот а хотел что-то возразить, но Артаваз перебил его.
— Знаю, знаю, дедушка! — и взволнованно добавил: — Фраат Третий в могиле. Мой зять осуждает вероломство своего отца при Акилисене. Он недруг Рима. Не только отцы проклинают недостойных сыновей, но и дети шлют проклятия низким родителям!
— Так было, так будет, — подтвердил Митридат. — Твой отец собирается выдать меня?
— Тигран запуган Помпеем, а трусость дружит с предательством. Но пока он в тайне держит твое убежище.
— Мы ко всему готовы. Живыми нас не возьмут! — воскликнула Гипсикратия.
Артаваз с немым восторгом смотрел на ее зардевшееся лицо.
За обедом пили вина, привезенные царевичем. Гипсикратия смеялась его шуткам. Больной румянец вспыхивал ярче. Глаза блестели. Филипп с грустью наблюдал ее веселье — бедная подстреленная птичка…
После трапезы Митридат удалился на покой. Артаваз наполнил вином чаши и, подняв свою, начал читать стихи.
— Царица из всех Муз чтит только Белонну, — с легкой усмешкой заметил Филипп.
— Нет, — задумчиво возразила Гипсикратия. — Стихи царевича прекрасны. В них то, что я напрасно искала в книгах.
Артаваз вспыхнул от удовольствия.
— Это слова доброго гостеприимства или?..
Филипп прервал его.
— Я хотел бы знать, госпожа, — с еще большей иронией вставил он, — что именно так долго и напрасно искала ты в книгах и что так сразу обрела в стихах царевича Артаваза?
— Жизненную силу и мужество, не сломленные никакими невзгодами. — Гипсикратия ласково улыбнулась Артавазу. — В твоих стихах великая душа царя Митридата.
— Мне тоже так показалось, — серьезно проговорил Филипп. Он встал из-за стола и, извинившись, направился в опочивальню.
Митридат, угрюмый и постаревший, как в дни болезни, лежал на шкуре гирканского тигра: мертвая, оскаленная пасть свирепого зверя, набитая бараньей шерстью, служила ему изголовьем.
— Ты? — Он лениво шевельнулся. — Что они там делают?
— Царевич читает свои стихи…
— Чудесное начало. — Сухой острый локоть придавил голову зверя, и оскаленная мертвая пасть будто ожила и еще больше ощерилась. — Стишки, нежные взгляды, вздохи… Юная чета влюбленных! Муж вздорный, старый, ревнивый… Совсем как в любой комедии. Напрасно ты ушел — подыгрывал бы им на кифаре!
IX
Пришел вечер. Филипп рассматривал лунный узор на полу. Щебет ласточек затих, в ущельях тявкали шакалы. Из горного озерка доносилось звучное кваканье лягушек.
Гипсикратия, сказавшись больной, не вышла к вечерней трапезе. Мужчины поужинали втроем, угрюмо и оценивающе разглядывая друг друга. Филипп еще раз подивился сходству внука и деда. Даже в тембре голоса было нечто общее. После ужина Гипсикратия позвала Филиппа к себе.