Пошатываясь, он вышел.
Молодой месяц уже скрылся. Было темно и душно. В саду пряно пахло цветами. Закутанная в светящееся покрывало жрица следовала за Филиппом. Обошла и стала впереди.
— Истина в святилище Богини, но хватит ли у тебя смелости взглянуть на ее лик?
— Хватит! — Филипп горделиво выпрямился.
Храм был пуст. Неясное пламя плошек отражалось в изразцовых стенах. Жрица исчезла за завесой, отделяющей святая святых.
— Войди!
Гость откинул завесу. Совершенно нагая, с распущенными волосами, Великая Прорицательница указывала на ложе.
— Ты жаждал Истины? Вот она!
Филипп разочарованно отвернулся.
— Я не ищу наслаждения.
— Боишься? — Жрица почти весело улыбнулась. — Чего же ты ищешь? О какой Истине толковал за чашей?
— Об Истине действенной!
— Вот она перед тобой, Истина действенная. — Лицо жрицы, полное, смуглое, не очень красивое и не очень умное, стало вдруг значительным. — На ложе родятся, томятся неясными снами, любят, зачинают грядущую жизнь, рождают в муках, болеют, скорбят и умирают.
— И это все?
— Другой Истины я не знаю. Ее нет!
Жрица закинула руки за голову и босой ногой провела резкую черту по полу.
— Зачатие, рождение, смерть — вот и все. Ты не решаешься?
— Не это я искал, — Филипп не договорил: а чего же он искал? Поймав презрительный взгляд жрицы, он молча сжал ее в объятиях.
Прежде чем поднять завесу грядущего, Великая Прорицательница обычно делила ложе с вопрошающим ее странником. Ибо нигде до конца так не раскрываются тайная тайных чужой души, как в миг обладания. Ни жалкий купец, пекущийся о прибылях, ни несчастный влюбленный, терзаемый ревностью, ни льстивый придворный, трепещущий от царской немилости, — никто из малых и слабых не представал перед жрицей. У алтаря Матери-Девы преклоняли колени только венчанные владыки, полководцы, мудрецы и поэты, вопрошающие о судьбах царств и народов. Филипп мог быть кем-то из них.
Утром Великая Прорицательница знала о нем многое.
Набожному паломнику было велено совершить омовение и очищенным после греховной ночи предстать перед ликом Матери-Девы.
В бассейне плавали странные цветы с большими белыми чашечками и жесткими круглыми листьями.
Храм был полон благовонных курений. Одна чаша с водой, другая с вином стояли перед алтарем. Жрица молилась. Филипп преклонил перед ней колени.
— Слабый и трусливый! — раздался вдруг суровый голос. — Зачем ты вмешиваешься в игру судьбы? Кто ты, сын гетеры, что берешься быть судьей народов и царей?
— Оставь свои нравоучения для здешних глупцов, — вспылил Филипп. — Я просил узнать о моем родственнике, молодом купце, ведущем тяжбу за наследство…
— Кровь отца не принесет счастья сыну, но твой замысел удастся, — ответила жрица. — А счастья тебе не видать, близко, близко, но — нет…
— Благодарю тебя, — Филипп встал. — Скажи твоим будущим любовникам, что ты встретила скифа, не жаждущего вашего счастья.
— Пойдешь искать Истину?
— Не беспокойся, давно нашел. Она в победе созидателей-творцов над тунеядцами и евнухами духа!
— Бедный ослик! Не сломай спины под тяжестью чужих истин, — усмехнулась жрица.
III
В фамильном склепе Антониев прибавилась урна с прахом юной весталки. Девушку хоронил весь Рим. Негодовали на трусость и бездеятельность Сената. Себялюбие отцов отечества сделало возможным это святотатство.
Шепотом рассказывали, что варвары пытались осквернить весталку, но богиня не допустила, и тогда Антонию подвергли жутким пыткам, чтоб выведать от нее военные тайны. Но истая квиритка не выдала Рима.
Матери и братьям героини выражали сочувствие. Незнакомые женщины приносили на могилу Антонии цветы. Юноши клялись отомстить. Дело шло не о семейном горе Антониев, а о позоре всего Рима, не сберегшего свою жрицу.
Цезарь всенародно обнимал и утешал Антония. Пусть мужается! Быстрой местью брат несчастной не воскресит мученицы, но покажет варварам, как похищать квириток!
…Приготовления к карательной экспедиции шли очень быстро, но, измученный скорбью, сжигаемый нетерпением, сам флотоводец неожиданно слег перед отплытием. Мечась в лихорадке, Антоний призвал к себе своего друга и побратима Куриона: и, сняв с руки кольцо флотоводца, передал ему командование.
— Отомсти, — умолял он.
Но блестящий оратор, гроза народных сходок, Курион на море был беспомощен, как цыпленок, брошенный в воду.