— Брат, дай хлеба.
Пленники тащили на канатах каменную глыбу. Один из них, черноглазый, поросший густой бородой, оторвался от работы и начал было отвязывать от пояса туго стянутый узелок.
— Дара? — воскликнул Филипп. — Я бы не узнал тебя!..
— Вот и встретились. — Перс печально кивнул.
— Опять базар открыли? — Римский легионер толкнул Филиппа. — Чего стал? Тяни!
— Я не пленник, разве я обязан?
— Варвар — значит, тяни! — заорал солдат.
Спорить было бесполезно. Филипп взялся за бечеву. Он вмиг стер ладони в кровь.
— Куда так тянешь? — зашептал сосед, немолодой колх. — Себя береги.
— А он? — Филипп указал глазами на стража.
— Если делать все, что волки требуют, — подсказал высокий худой араб, — ноги протянешь, держись за бечеву — и все.
Воя истошными голосами, пленники налегали на бечеву, но глыба не трогалась с места.
— Ленивцы! Дети шакала и змеи! — кричал надсмотрщик, бичом подгоняя нерадивых.
Наконец каменная глыба стала на место. Оторвавшись от бечевы, Филипп зашатался и упал. Он был так измучен, что не заметил поднявшейся вокруг новой суеты.
На дороге показались два римлянина. За ними рабы несли на палке большой котел. Впереди шествовал центурион с черпаком в руках. Котел установили на возвышенности. Пленные роем облепили его.
Легионеры отгоняли чересчур нетерпеливых. Центурион торжественно разливал зловонное варево.
— Это тебе. — Дара поставил перед Филиппом миску с черной жижицей. — Другой пищи не дают, — как бы извиняясь, добавил он. — Ешь.
Преодолевая отвращение, Филипп залпом выпил вонючую похлебку.
— А бежать отсюда нельзя? — спросил он, вытирая рот тыльной стороной ладони.
— Бежать? — Дара на миг задумался. — Можно, но некуда. Болота, лихорадка, змеи, в горах непроходимые леса, а в лесах барсы.
— Лучше быть растерзанным дикими зверями, чем так…
— Умереть? А воевать с волками? — Дара положил на кодеин Филиппа потрескавшуюся, с обломанными ногтями руку.
Разве не знаешь, дружок, Что хорош тот горшок, Что пламень сердитый обжег, Он в лютой закалке побыл, Покупателю люб и горшечнику мил.Он вынул глиняную свиристелку, оглянулся и заиграл, подмигивая.
— Без моих стишков и песенок люди совсем, падут духом. Мне нельзя бежать…
— Тебе удалось выкупить невесту?
— Нет, ее выкупил другой. Пока я воевал, отец с матерью умерли. Братишек за долги угнали в рабство.
Филипп молчал. Дара не нуждался в утешениях. Он сам находил силы утешать других.
— Тебе-я помогу бежать, — понизил он голос. — Митридат вырвался из волчьей западни и отступает к Тавриде. В два-три, дня догонишь. Ночью я проведу тебя мимо часовых.
Он внезапно умолк. Филипп невольно обернулся! По гребню холма плыли розовые носилки. Огромные, роскошные, они напоминали шатер, установленный на золотые поручни. Могучие нумидийцы, в ярких зеленых и алых набедренниках, уверенно продвигались по узкой горной тропе. Их сопровождали воины в блистающих на солнце латах и шлемах. Филипп вопросительно взглянул на Дару. Оживление сошло с лица перса. Губы, еще минуту назад тронутые улыбкой, сжались в злой гримасе.
— Помпей, — шепнул перс. — Он сам следит за строительством моста.
II
Последнее прибежище киликийских пиратов, город Коракесион, был осажден.
Римляне не заперли устья бухты. Но стоило морской ласточке вылететь из родного гнезда, её тут же окружали триремы, и с обоих бортов брали на абордаж.
Лучшие воины владыки Морей, верные заветам гелиотов, погибли в первых же боях. Уцелели, как всегда, трусы и мародеры. Каждую ночь тайными тропами они уходили в горы, унося под одеждой награбленное добро и хлеб, ставший дороже золота.
Молодежь, выросшая в Коракесионе, впитала в души традиции гелиота Гарма, но это в большинстве своем были еще дети, незрелые телом, неопытные разумом. На кораблях мальчики худенькими руками с трудом натягивали канаты, наваливались ватагами на рычаги, травя якорные цепи.
Высохшие от голода, терзаемые страхом за родных и близких, женщины целыми днями толпились в порту и на улицах. Рыдая, они умоляли владыку Морей прекратить их муки. А как? Чем он мог им помочь?