Филипп проснулся и увидел мачеху. Было еще темно.
— Вставай! Не умеешь жить среди эллинов, отправишься к своим скифам.
Это его взорвало.
— Уеду! Стану скифским царем, сожгу и Херсонес, и тебя, — вскочил он с ложа.
Клеомена помчалась к Агенору. Она бурно жаловалась на пасынка, но ответных слов юноша не расслышал.
Агенор встретил Филиппа почти торжественно. В душе он гордился, что его первенец замешан в любовную историю с самой красивой девушкой Херсонеса. На пирах в Стое Агенор расскажет всем, что влюбленные хотели бежать, но он помешал. Он не намерен женить своего первенца на девушке, которая сама вешается на шею. К тому же Аристоник скоро обанкротится. Семья живет расточительно, не по карману…
— Вот ты уже и взрослый, — начал Агенор своим излюбленным декламаторским тоном. — В твои годы на ладье, груженной хиосской мастикой, египетским льном и винами Родоса, я уже бороздил крутые хребты вечно пустынного соленого моря. Выменивал товары на меха, мед, коней и рабов. Я и по суше бродил…
Агенор утомился от собственного красноречия, отхлебнул вина и продолжал уже обычным тоном:
— Ираклий снарядил караван — ленты, бисер, зеркальца, египетские дешевые ткани, — отправляйся в Скифию, сын мой. Дорогих товаров эти ско… — он поправился, — скифы не покупают, но на разноцветье набрасываются. От них забирай меха, коней и рабов. Ираклий поедет с тобой. Он опытен и предан. Старик родился в доме моего отца. Раб, рожденный в доме, не имеет цены. Никогда не продавай тех, кто родился в твоем доме. — И неожиданно почти лукаво подмигнул: — Будет у тебя дом, сын. Придет время, найдем тебе невесту, а пока… — Он поднялся, привлек к себе Филиппа и закончил так же торжественно, как и начал: — Пора тебе, сын мой, приумножать приобретенное отцом твоим.
X
Над выгоревшей степью струился раскаленный воздух. Горы вдали казались маревом. Разбросанные по солончакам неподвижные лиманы зыбились синью. Вокруг них широкой каймой блестела соль.
Ираклий привычно трясся в седле и терпеливо объяснял, что хорошую шкуру выгодней сперва забраковать. Покупать следует словно нехотя, снисходя к нужде продающего. Пусть молодой господин присматривается.
— А я и не собираюсь возиться с этой дрянью! — Филипп пренебрежительно махнул хлыстом в сторону каравана. — Еду в гости к царю Гиксию — моему деду!
Ираклий нахохлился, точно старый коршун. Всю жизнь он верил, что торговля — самое разумное занятие, а Гермес — покровитель купцов, ремесленников и плутов — величайший из богов.
— Твой бог — Гермес, мой — Арес, бог воинов. Ты и мой отец всю жизнь ищете богатство, я всю жизнь буду искать… — Филипп запнулся: он еще не знал, чего будет искать всю жизнь.
Соплеменники Гиксия, покинув примеотийские степи, кочевали на северо-западе Тавриды. Скифы спешили до зимних дождей собрать как можно больше соли.
Внука Гиксий принял с царскими почестями. Устроили скачки. Ракса ни на миг не отходила от двоюродного брага. Она предупреждала каждое его желание, заглядывая в глаза, сама прислуживала за едой. Первые дни Филипп смущался, но вскоре привык к поклонению и даже иногда покрикивал на девушку. Ракса не обижалась.
Вечерами он часто играл на кифаре. Она садилась у его ног и озарения я отблесками костра, словно врастала в землю: ни звука, ни малейшего движения…
— Ракса, — смягчался Филипп, — ты хорошая, я не буду обижать тебя, прости меня.
Он начинал свыкаться с обычаями вольного скифского племени. Здесь все свободны и все трудятся. Ракса — царевна, а сама доит кобылиц, заквашивает и готовит кумыс. Он — сын простого купца, но с детства привык ко всему готовому: рабы варили ему пищу, стирали одежду, топили зимний очаг. Труд создан не для свободнорожденного. Так говорили ему и дома, и в гимнасии. Война, искусство, торговля, науки — вот занятия, достойные истинного эллина! «Эллины превратили себя а богов, все другие для них — варвары, хорошо ли это? — думал про себя Филипп. — Разве среди скифов, победителей Дария, не было великих воинов? А Савмак? Он сражался против рабства. Все люди для него были равны…» С такими мыслями Филипп часами бродил по стойбищу, наблюдал чужую жизнь: скифские женщины в длиннополых, теплых, несмотря на зной, одеяниях, прикрытых сверху такими же длинными накидками, доили кобылиц, носили молоко в деревянных сосудах, потом сливали его в кожаные бурдюки; толкли в каменных ступах просо, выменянное у соседних племен на соль и рыбу, пекли в золе заквашенные на кумысе лепешки. Девушки вышивали свои длиннополые наряды причудливым орнаментом. В жару они ходили полунагие, а ребятишки носились вокруг телег совсем голые, путались у ног взрослых, но никто не гнал их от себя.