— На что мне эти уроды? — Титий откинулся на локти. Он еще не научился непринужденно возлежать на пышных восточных ложах, обилие струящихся тканей и пуховых подушек раздражало его. — На что мне твои евнухи? В походе нужно не пятки мне чесать, а нести за мной доспехи и добычу! Для этого вы, варвары, и на свете живете. — Титий поковырял в зубах. — Для тебя я — бог! Говори, я — бог? — настойчиво допытывался легионер у вельможи.
— Божествен, мой золотой! Всякий римлянин для нас, темных, божествен! — Владелец имения склонился перед легионером.
— Какой я тебе золотой?! Давай рабов! Мужчин, способных к труду и невзгодам, а не дохлых кляч.
Напуганный сириец приказал отобрать самых пригожих.
— Заодно, — шепнул он надсмотрщику, — от пергамца избавимся да и от его дружка — гадальщика Ира.
— Пергамец — работяга! — удивленно возразил надсмотрщик.
— Дурень! Он грамотен, знает счет, а характер непокладистый. От таких подальше.
Вновь отобранные рабы предстали перед лицом Тития.
— Осмелюсь ли принести их в дар тебе, божество мое? — сириец отвесил поклон.
— Негодяй! Так оскорбить римского легионера?! Мы не берем взяток, не грабим население. Я напишу тебе квитанцию, что рабы реквизированы в пользу Республики Рима! — возмутился Титий.
Из всех вновь приобретенных рабов ему понравился статный пергамец. По дороге легионер спросил, умеет ли его красивый раб воровать. Аридем покраснел.
— Зря! В солдатской жизни все бывает. Я не центурион, чтобы вас каждый день кормить. Иной раз самому жрать нечего, — признался Титий. — Особенно после проигрыша. Вот тогда верный раб попросит милостыньку, — он хитровато моргнул глазом, — или высмотрит что-либо у зевак для своего господина…
Аридем не слушал. Мысли его были далеко. Он думал о горе матери. Нисса еще не знает, что ее сын реквизирован. Вечером будет ждать, потом побежит в тревоге к надсмотрщику, отдаст последний медяк, чтобы отпустил ее сыночка на часок… А сыночек уже шагает по незнакомой дороге.
«Убить римлянина? Бежать? Но тогда замучают мать. Надо терпеть. Не так уж и плохо, что я попал к легионеру. Научусь военному делу…» — Аридем вздрогнул. Испугался, что его мысли, дерзкие для раба, могут прочесть идущие рядом.
— Был у меня друг Скрибоний, — продолжал между тем легионер, — благородный квирит, рожденный между храмом Весты и старым каменным мостом. На войне ему не повезло. Какой-то ибер оттяпал ему руку. Трофеи, что вода, быстро уходят. Остались у Скрибония два верных раба, и кормили они своего господина. Целый день бегали эти рабы по всему городу, где выклянчат, где сами потихоньку возьмут, а вечером под мостом у них пир не хуже, чем у Лукулла! Я сам не раз угощался у Скрибония. А потом мне повезло, началась война с Митридатом. Я записался в легион военного трибуна Руфа Цинция. Тут, на Востоке, людишки трусливые. Только бряцни мечом, сами все несут. Говори, раб, кто я?
Аридем не ответил.
— Божество, — насмешливо пискнул Ир, но благородный Титий Лампоний не заметил издевки. Он удовлетворенно кивнул.
IV
Ир захромал, и легионер с проклятиями вернул его хозяину. С распухшей ногой лежал Ир в маленькой каморке. В глубине души он торжествовал и только боялся, чтобы знахарь, позванный надсмотрщиком лечить больного раба, не обнаружил в ране маленьких крупинок извести. И глупцу известно: хочешь захромать — надрежь немного кожу и привяжи к ранке горсть извести в мокрой тряпке, пройдет нужда в болезни — листья подорожника весь гной вытянут, и снова можешь скакать, как горный козел.
Каждый вечер Нисса пробиралась к товарищу сына. Она подкармливала его плодами, украденными на хозяйском поле.
Сотый раз рассказывала несчастная Иру, как в тот злополучный вечер она достала вяленой смоквы, пшеничных лепешек и ждала их до поздней ночи.
— Думала, что вы придете с моим ягненочком… — горестно повторяла Нисса. — Ждала, ждала…
А поздно вечером, не дождавшись, рассказывала она, ринулась к надсмотрщику, сунула ему в руки заветное серебряное запястье, молила ответить, где Аридем. Не наказан ли за грубость? Непокладистый характер у ее сына… Сама знает. Пусть ее выпорют, а Аридема простят и отпустят поужинать с ней.
Надсмотрщик отмалчивался, потом гаркнул:
— Молчи, старуха! Их увел римлянин.
Нисса упала надсмотрщику в ноги, закричала. Он отпихнул ее. Ему самому было жалко такого хорошего работника.
С того дня Нисса начала слабеть. Перестала есть, не могла даже поднять мотыгу и ползала по бороздам на коленях, пропалывая руками недавно посаженные тыквы.