Мудрец учил юношу разыскивать в старинных летописях намеки на деяния и подвиги великих героев, стремившихся к освобождению всех людей и погубленных слугами мрака. Аридем навсегда запомнил эти поучения Нуна.
VIII
Терпение становилось бессмысленным. У римлян Аридем постигал военное мастерство и мог надеяться на счастливый случай для побега. А здесь, в красильне, зловоние и непосильный труд давили и медленно убивали его, забирая все силы и лишая надежд на свободу.
Даже ночью многие красильщики работали — окрашивали небогатым людям поношенные плащи, покрывала, пологи, за что иногда получали лепешки, мед, бараньи курдюки, лук, мелкие монеты.
Аридем тоже работал, но приношения бедняков его не радовали. Однажды он окрасил какой-то женщине плащ для сына. Женщина была согнута годами и нуждой и все плакала. Аридем отказался от скромного медяка, зажатого в сморщенной темной руке, чем страшно поразил красильщиков: униженные сердца не могли допустить даже мысли о его бескорыстии.
Он пытался сблизиться со своими друзьями по несчастью, но те только настораживались.
По-настоящему полюбил его лишь маленький грек Дидим, сосед, деливший с ним жесткое изголовье.
К их тихим беседам мало-помалу начали прислушиваться и другие красильщики. Рассказы Аридема о дивной Атлантиде, государстве Солнца, где не было рабов, где все были свободны, счастливы и мудры, вызывали мечтательные вздохи.
К Аридему и Дидиму стали ближе подсаживаться.
Аталион из Пергама, немолодой забитый красильщик, как-то вскользь заметил, что эти сказки он слышал еще от деда. Его дед помогал пергамскому царевичу Аристонику[14] отвоевывать царство, захваченное римлянами. Аристоник тоже обещал соратникам по борьбе утвердить на земле царство Солнца и отменить рабство.
— Он был царский сын, знал, что делал, и то не смог построить такое царство, — грустно закончил свой рассказ Аталион. — Римляне победили его.
— Он не сумел, сумеет другой, — возразил Аридем, взял нож и принялся обстругивать палочку.
— Не ты ли? — с раздражением поинтересовался египтянин Пха, поднимаясь с соседней циновки.
— Кто знает?! — многозначительно ответил Аридем, прищурился, поиграл ножиком и неожиданно, вскинув голову, в упор спросил египтянина: — А что тебе известно об Аристонике?
— А то и известно, что царевич больше заботился о троне, чем о нас, темных, — ответил тот с раздражением. — Пока добывали ему трон, он обещал рабам солнце, а победил бы — получай огарок от коптилки.
Дидим не вынес такого кощунства:
— Суешься судить о державных делах, а тюки с шерстью подсчитать не можешь!
Пха часто обращался за такими услугами к шустрому Дидиму, поэтому, может быть, слова юнца и задели египтянина за живое. Он с ожесточением сплюнул:
— Тебя, змееныш, не спрашивают…
— Не надо ссориться, Пха! — взмолился Аталион. — Мы тихо беседуем, ты спи. Пусть Аридем еще немножко расскажет. Я вот тоже ничего не знаю о царевиче, хотя мой дед и воевал за него.
— Аридем, расскажи! — с почтением попросил Дидим. — Мы не будем ссориться.
Аридем, лежа на спине, молчал. Внезапная сердитая вспышка египтянина отбила у него всякую охоту что-либо рассказывать.
— Как много злобы у людей, — тихо проговорил он. — Эти красильни скоро всех нас превратят в животных. — И вдруг улыбнулся, увидев приближавшихся к нарам новых почитателей. Молодые рабы, друзья Дидима, принесли из лавочки сладкой горячей воды с вином, сдобных лепешек.
— Поешь, Аридем, и расскажи еще, — сказал Аталион.
— Пожалуйста, дальше!.. — Дидим подсел к циновке рассказчика и приблизил миску с горячим напитком к самым губам пергамца. — Это за мои деньги для тебя купили!