«Наш царь — самый могущественный человек, которого вселенная выдвинула после Александра Македонского…» — с восторгом думал о нем Филипп.
Он уже третий год стоял на страже в дворцовом саду, только один раз ему посчастливилось увидеть близко своего кумира.
Митридат подошел незаметно. Он был высок, худощав, мускулист и гибок, как настоящий воин-кочевник. Седые волосы никак не вязались с горящими глазами и стремительностью движений.
— Ты недавно в отряде? — горящие глаза в упор уставились на молодого воина.
— Да, государь!
— Твое имя?
— Филипп, сын Агенора, государь.
— Ты чисто говоришь по-гречески, ты не скиф. Почему же ты служишь в скифском отряде?
— Государь, я сын скифской женщины.
— А, сын Тамор! — Глаза Митридата игриво сощурились. — За тебя просил Армелай. Можешь гордиться. Твоя мать победила всех моих полководцев. Вся военная добыча достается ей. — Митридат расхохотался. — Не думай, что я издеваюсь над беднягами. Я тоже делил их участь…
Видя недоумение на лице юноши, он милостиво пояснил:
— Спроси у матери, откуда у нее диадема, сияющая семижды семью сапфирами.
Филипп опустил ресницы.
— Ты гордый мальчик, — насмешливо продолжал царь, — но почему ты сын Агенора, а не Люция? Или Люций только кормит и одевает Тамор, а жизнью ты обязан другому? Кто же ты, скиф или эллин?
— Я скиф, государь. Но мне дорога и Эллада.
Ответ понравился Митридату. Он улыбнулся.
— Ты гордый мальчик, — повторил царь. — Я не забуду тебя.
В тот же вечер, оставшись наедине с матерью, Филипп спросил:
— Откуда у тебя диадема с сапфирами?
Тамор пожала плечами.
— Тебя любил Митридат?
— Так он еще и похвастал?! — возмутилась скифянка.
— Мама, расскажи мне все.
— Грубый солдат, грубый и необузданный. Я под утро выгнала его.
Филипп недоверчиво посмотрел на мать. Тамор редко лгала. К тому же он знал ее нрав. Но выгнать самого Митридата!..
— Ты выгнала царя?
— Если человек приходит ко мне в темноте, закутанный, как араб, и говорит, что он приезжий перс, плененный моей красотой, я не обязана догадываться, что он — царь… Я выгнала его! — повторила она с гордостью.
IX
Филиппу минуло двадцать лет. Через год он уже будет зрелым мужем. Юноша стал серьезней, по вечерам оставался дома, в кругу друзей Люция — римлян, которые бежали на этот раз от гнева Суллы… Изгнание примирило знатного патриция и его бывших противников — плебеев-марианцев. Ненависть к узурпатору объединила всех. Люций не мог без содрогания слышать имя Суллы.
— Он хуже Мария! Рим залит кровью квиритов! Насилием еще никто не доказывал свою правоту!
Новые друзья с восторгом внимали вольнолюбивому философу.
— Тирания не спасет Рим! — мрачно ронял Марк Флавий, пожилой всадник, бывший военный трибун Мария. — И раньше, в минуты опасности, Сенат избирал из своей среды диктатора, но ведь этот чесоточный дрыгун засел пожизненно…
Гости посмеивались.
— Я видел Суллу, когда он еще у славного Мария квестором служил, — продолжал Флавий. — Сидит на военном совете, заложив ногу на ногу, а нога дрыгается, дрыгается — вши у него под коленом…
Смех переходил в хохот.
— Не пойму я, — оглядывая повеселевших друзей, спрашивал молодой центурион Минуций, — чем же пожизненный диктатор отличается от восточного царька-деспота, а его сенаторы — от сатрапов?!
— Никакие победы не спасут народ, который потерял свободу и чувство чести! — бледнел от гнева Люций. — Квириты стали рабами нахлебника гетеры…
Центурион удивленно переспрашивал:
— Жена Суллы гетера?!
— Да, первая жена… Теперь он женился на девушке из хорошей семьи. А первая была лет на тридцать старше Суллы и бурно, не без выгоды провела свою молодость. Немалое состояние оставила дрыгуну… Надо думать, помог он старушке вовремя добраться до кладбища.
Минуций присвистывал от удивления:
— Ну и научит же он квиритов нравственности!
— Не смешно! — возмущался Люций. — Мерзко это! От меча Суллы гибнут равно и патриций, и плебей. Не раб, не варвар, а такой же квирит, как он сам. Можно ли квириту убивать квирита?
— А варвара можно?! — ввязался однажды в разговор Филипп. — Молодец Сулла, что проучил вас всех…
— Мальчик, это не твое дело! — с несвойственной ему резкостью выкрикнул Люций.
— Нет, мое! — вспыхнул юноша.
Увидев, однако, как болезненно передернулось лицо отчима, он пожалел о своей неуместной вспышке. Не всегда можно говорить то, о чем думаешь, даже самым близким! Филипп неслышно покинул библиотеку.