Молоденький центурион плакал и — даже не вытирал катившихся слез. Тамор подошла и прижала его голову к своей груди.
— Еще не все потеряно. Готовьте биремы и бегите в Таврию к скифам.
— Безумие! — перебил Люций. — Я иду во дворец.
— И я! — кинулся к нему Филипп.
Люций отрицательно покачал головой:
— Останься здесь.
С уходом Люция в библиотеке воцарилась мертвая тишина. Изгнанные римляне-марианцы завернулись в белоснежные тоги и застыли. Филиппу вспомнилось: вот так когда-то сенаторы Рима ждали смерти от ворвавшихся в Капитолий галлов. Он жалел Люция, но другим римлянам, надменным и суровым, не мог простить пренебрежения ко всему иноплеменному. Пользуясь гостеприимством его матери, они открыто презирали и Тамор, и его. Однако выдать их Филипп не хотел. Всем напряжением воли он жаждал, чтоб Митридат-Солнце, его кумир, оказался на высоте. Неужели эти черствые, высокомерные люди окажутся мужественнее владыки Понта?
Молоденький центурион, тяжело дыша, пробовал острие меча.
Тамор, подойдя к сыну, с ужасом шепнула, что, уходя, Люций распорядился: если царь ультиматум примет, поджечь виллу! Она не смеет ослушаться. Люций убьет себя на глазах Митридата…
Филипп задрожал. Пусть Небо, пусть Солнце, бог Митридата, услышат его. Никогда он больше не будет просить у богов ничего для себя. Но пусть Митридат ответит Риму отказом.
На пороге встал Люций:
— Митридат-Солнце ультиматум Рима отверг! — торжественно провозгласил он.
Часть вторая Государство Солнца
Глава первая Поход
I
— Безумием и преступлением будет пролить кровь понтийцев в угоду горстке римлян, укрывшихся за нашими спинами. Если они мужественны, пусть защищаются сами! — заявил Митридат.
Царь повелел военному трибуну Люцию Аттию Лабиену сформировать легион эмигрантов и вторгнуться у Козьих рек в римскую провинцию Македонию.
Некогда в битве у Козьих рек спартанцы нанесли сокрушительный удар афинским притязаниям на гегемонию в Элладе. Полстолетия спустя здесь, на берегу Геллеспонта, прочно стоял уже македонский царь Филипп, восприемник славы и могущества древних Афин и Спарты. Сын Филиппа Второго Александр пронес солнце македонской славы от Козьих рек до Инда, границы его империи простирались от Адриатики до Памира. Митридат мечтал включить в пределы своего государства не только земли диадохов — наследников Александра, но и Карфаген, Испанию, Сардинию и Сицилию. Двух властелинов вселенной он не мыслил. Мощь Рима должна быть сокрушена.
Для осуществления своих грандиозных замыслов владыка Понта намеревался поднять на квиритов не только Азию, но и весь эллинский мир.
Однако на первых порах бросить в Грецию азиатские полки он не решался: в памяти еще были живучи поражения первой войны.
— Пусть первыми пойдут римляне-перебежчики, не даром же я их подкармливал, — милостиво пошутил Митридат.
— Враги наших врагов — наши друзья, — подтвердил Армелай. — Я дам приказ к выступлению.
И «враги наших врагов» начали готовиться к походу. В последнюю ночь в доме Люция никто не смыкал глаз. Тамор, растерянная, с распущенными волосами, бродила по дому, давала распоряжения и тут же забывала их. На все вопросы, рыдая, отвечала:
— Не знаю, не знаю, дайте мне умереть!
Филипп метался между матерью и отчимом. Он умолял Люция взять его с собой — он будет его верным телохранителем, но Тамор вскрикивала: нет, нет, она не хочет умереть в одиночестве! Люций успокаивал жену и про себя усмехался: конечно же, разлука с ним не убьет красавицу. Для капризной гетеры это всего лишь маленькая перемена декораций, а в случае его смерти ей будет уготовлена весьма увлекательная роль вдовы героя…
Однако он не совсем был прав. Проводив мужа, Тамор осунулась и подурнела. Она целыми днями лежала на коврах, молчала и плакала.
С начала войны цирк и ипподром закрыли, жизнь стала невыносимой. Филипп спросил, не хочет ли мать увидеть кого-нибудь из друзей. Тамор пренебрежительно пожала плечами:
— Обманывать отсутствующего неблагородно. — Вздохнула и добавила: — Это гадко.
И даже не оживилась, когда их дом посетил Армелай. Тамор приняла его равнодушно. Облаченная в пышные одежды, она возлежала на парчовых подушках. Стратег преклонил колено и преподнес ей ожерелье из трехсот сорока трех розовых жемчужин — это число считалось особенно счастливым, ибо оно содержало в себе некое непостижимое таинство. Тамор обвила ожерельем волосы Филиппа.