— Я жду вестей до конца.
В двойном свете факелов и костра было видно, как дрожал гонец. Худой, оборванный, с запекшейся кровью на лохмотьях, он казался выходпем с того света, а не вестником побед.
— Владыка Морей! Цезарь обещал богатый выкуп. Мы поверили. Но у Зикинфа нас настиг Сервилий с четырьмя триремами. Мы дрогнули.
— Собака, ты задрожишь у меня! — Олимпий кинул костью в гонца.
— Царь, вестник не виноват, — вмешался Филипп. — Говори дальше.
Гонец отступил во тьму.
— Бой был жесток, но видно было: римляне побеждают. Цезарь прыгнул за борт и вплавь достиг своих…
— Я повешу кормчих!
— Это уже сделал Цезарь! Я один оставлен в живых, чтоб принести тебе эту горькую весть. Казни!
— Где же мои пираты?
— Плывут, владыка Морей. Римляне пригнали твои корабли к самой Киликии. Волны и ветер приведут их в порт.
Олимпий вскочил. Коренастый, кривоногий, с перекошенным лицом, пират метался по своему дворцу.
— В Коракесион! В Коракесион!
На дворе седлали коней. Олимпий, звеня мечом, волоча копье, стремглав несся по лестнице. За ним мчались пираты, Филипп бежал в общей давке.
— В Коракесион! В Коракесион! — Он вскочил на чью-то лошадь…
…Светало. Море было темным и беспокойным. Коракесион еще спал. Топот ворвавшегося отряда нарушил дремотную тишь города.
Полусонные, ничего не понимающие киликийцы выскакивали из дверей. От берега спешил дозор. На всех парусах к берегу мчались молчаливые биремы.
— Они разобьются! Разобьются! — кричала толпа, собравшаяся у причалов.
Олимпий, опережая свиту, расталкивая толпу, выскочил на берег. Взгляд его был прикован к передней биреме. Уже хорошо было видно: на мачтах раскачивались пираты — обнаженные, изуродованные тела, безглазые распухшие лица — над ними даже здесь, у берега, парили морские птицы. Олимпий вдруг присел, обхватил голову руками и длинно, глухо завыл по-звериному. Потом выпрямился и побежал в толпу.
— Посол! Где посол? — кричал он, увидел Филиппа и порывисто кинулся к нему. — Друг, ты прав! Рим — наша смерть, ты трижды прав!
Киликийцы ловили безмолвные биремы, привязывали к причалам. Толпящиеся на берегу узнавали своих. Отец узнал двух сыновей, юноша — старшего брата. Глухие рыдания сливались в гул и заглушали шум моря.
Тела снимали с мачт и бережно переносили на берег.
Филипп подумал: дальше в Киликии ему задерживаться незачем…
III
Свет Фароса, гигантского маяка, виден в море на шестьсот стадий. За Фаросом разлив Нила. Острова и узкие протоки, заросшие алым лотосом. В камышах гнездовья ибисов и пеликанов. Пеликаны, большие, розовые, с мешками под клювами, поджав одну ногу, стоят на песчаных отмелях и квакающим клекотом провожают проплывающие мимо тяжелые биремы понтийцев. На носу каждого корабля, рядом с резвыми изображениями дельфинов, Нереиды и Посейдона, приютился большеголовый и пузатый коралловый человечек. Филипп улыбался, глядя на этого крохотного уродца: теперь дар Олимпия, пожалуй, надо спрятать — впереди Александрия: здесь дружбу с пиратами принято никому не показывать…
У причалов биремы встретил гортанный говор восточной толпы. Желтые, красные, ярко-зеленые одежды египтян, белые, свободно ниспадающие тоги римлян, изящные вишневые и темно-красные плащи эллинов, полосатые бурнусы арабов, и над всем этим — болотистый, удушающий зной дельты.
Александрия — светоч Мира! Самое высокое здание Александрии — не дворец Лагидов, потомков великого завоевателя, не храм бога Ра, — библиотека, равной которой нет во вселенной. Сколько легенд витает вокруг этого удивительного города, основанного самим Александром Македонским! Царь после великих побед при Гранике и Иссе пришел в дельту Нила и повелел воздвигнуть на речных островах столицу Мира. Александр умер, империя его распалась, а город жив, кажется еще совсем юным, хотя над ним проплывает уже третье столетие.
У взморья — роскошные галереи, виллы заезжих купцов. На более дальних островах — чертоги местной знати, зелень дворцовых садов и сам дворец Лагидов — причудливое здание, все в золотых и лазурных тонах, в архитектуре которого (впрочем, так же, как и во всей истории Египта после Александра) греческое и египетское начала слились в единое целое. Еще дальше — туземные кварталы — белизна и безмолвие.
Филипп начал изучать город.
В прохладных роскошных галерах он увидел индусов, иберов, белокурых варваров Севера, чернолицых эфиопов. Здесь все были равны, римлянин и парф, эллин и иудей. В столице муз, к его удивлению, ценность человека определялась наличием денег. Денег у него было много, и он умел их тратить: посетил знаменитое книгохранилище и приобрел там несколько редких папирусов для Люция, обошел ювелирные лавки и вынес оттуда изумрудную брошку-скарабея для Фаустины. У служителя Храма Ра за баснословную цену купил два совершенно одинаковых флакона с божественными нильскими благовониями для Тамор и Аглаи, — этого оказалось вполне достаточно, чтобы молодой купец вскоре стал самой заметной фигурой в городе. Его окликали на улице, зазывали в гости. Но Филипп понимал: галереи, ювелирные лавки и даже знаменитое книгохранилище — это еще не Египет. Страна Хем, молчаливая и таинственная, лежит за гранью Александрии. В столице Египта египтян почти не видно и не слышно. Чтобы узнать, чем живет народ этой страны, его чувства и мысли, понадобится много времени. Он решил не спешить…