Шейх, окруженный свитой фарисов-наездников, встретил Филиппа на полдороге. Приветствуя гостя, фарисы высоко в воздух кидали копья и ловили их на скаку.
Ехали быстро. Скрылось солнце — все как-то сразу погрузилось в темноту. «В Аравии нет сумерек», — вспомнил Филипп.
Слышался звон бубнов, жалобно дудела восточная музыка. Гостя ввели в шатер шейха. Здесь уже все было готово для пиршества. Ели баранье мясо и пили сладкое пальмовое вино. На коврах, мелко перебирая ногами, как струйки дыма, извивались в танце девушки. Насурмленные брови, татуированные руки, плечи, груди плясали, но девушки не сходили с места. Взгляды были строги и сосредоточенны.
— Выбирай, дорогой гость, какую хочешь! — крикнул шейх.
Филипп уклончиво поблагодарил. После пира его отвели в отдельный шатер. Там в полутьме к нему потянулись чьи-то трепещущие руки.
— Ты не пожелал танцовщиц. Мой супруг повелел мне пойти в твой шатер. Умоляю, не гони меня! — услышал он нежный голос.
Филипп невольно отшатнулся. «Вот оно, — пронеслось в голове, — рабство… то рабство, о котором говорил Аридем, оно — в обычаях… Страшнейшее рабство!» Скрывая смущение, он объяснил прекрасной молодой женщине, что до возвращения на родину на нем лежит обет целомудрия: он ни с кем не может делить ложе.
— Не гони! — повторила она, падая перед ним на колени. — Мой господин не примет меня…
Филипп отстегнул пояс.
— Примет, — улыбнулся он, — с этими дарами господин твой примет тебя, — и высыпал на колени ей девять крупных белопенных жемчужин.
Шейх остался доволен. Его любимой жене гость преподнес целое состояние. И скоро начнется новая война с Римом. Митридат позовет воинов Счастливой Аравии разделить его добычу и военное счастье.
VI
Качаясь между верблюжьими горбами, Филипп пересек Счастливую Аравию, посетил вновь Антиохию и достиг Пергама. В Антиохии на месте военного стана гелиотов был разбит сад. Вход в пустующий дворец охраняли сверкающие золотом гвардейцы: Анастазия, разгневанная на прибрежную Сирию за мятеж, перенесла столицу в Пальмиру. В пригородах на маленьких квадратиках полей, разделенных каналами, смугло-красные полуобнаженные сирийцы рыхлили мотыгами спекшуюся от жары глину и в такт взмахам заунывно пели. Погонщик верблюдов прислушался и в тон начал подтягивать им.
— Что ты поешь? — спросил Филипп по-сирийски.
Погонщик вздрогнул.
— Я пел об Александре, господин.
— Ты пел не об Александре. Не бойся меня, я здесь чужестранец.
Погонщик нагнулся к Филиппу.
— Я пел об Аристонике Третьем — Пергамце, милостивом к нам, бедным и сирым. Его распяли римляне и царица Анастазия.
— Это было давно?
Погонщик глянул в сторону и вдруг забормотал:
— Не знаю, я ничего не знаю, господин…
Филипп проследил за его взглядом и понял причину его испуга: вдоль придорожного оросительного канала семенила с корзиной фиников на голове тоненькая высокая девочка. Ей навстречу шел римский солдат. Чуть поодаль и в стороне от него с ношей на голове — немолодая, плохо одетая женщина.
Солдат на ходу зачерпнул горсть фиников из корзины девочки и вдруг остановился.
— Дай напиться! — крикнул он идущей за ним женщине. Сирийка сняла с головы искусно переплетенную цветными соломинками тыкву, изогнулась и на вытянутых дрожащих руках торопливо поднесла ее солдату. Римлянин напился, одобрительно проурчал что-то и смочил себе грудь и голову, В тыкве еще оставалось больше половины воды. Римлянин подумал и вылил ее на себя. Отряхиваясь от свежего душа, отшвырнул тыкву — она тут же разлетелась на куски — и, даже не кинув взгляда на заплакавшую женщину, пошел дальше.
Филипп глубоко вздохнул.
Расплачиваясь, он положил на ладонь погонщика монету с профилем Аридема. Погонщик широко раскрытыми глазами поглядел сперва на монету, потом на давшего ее.
— Ты пел о нем?
— Господин, песнь еще не вся. Царя не распяли, — погонщик понизил голос. — Разве героев распинают? Распяли темного и немощного, как я. А он жив. Придет еще!
— Обязательно придет, — серьезно подтвердил Филипп. — Не он, так другой.
Погонщик упрямо качнул головой:
— Нет, он придет. Сам!
* * *В Пергаме (теперь — римской провинции Азии), в том месте, где некогда высилась Троя, к столбу с римским орлом прибита мраморная доска. На ней прямоугольными латинскими буквами начертано:
Чем хвалитесь, греки? Где Ахилл, Агамемнон? Где Одиссей хитроумный и ваши другие герои? Ни меч Ахиллеса, ни ум Лаэртида вас не спасли. Ничтожные наши рабы! Смиритесь пред Троей, Повергнутой некогда вами. Гектора дети Не славны, как он, но прочих племен не ничтожней, Потомки троянцев — мы правим над вами. Нам дань отдавая, дети Эллады, пред Римом, Наследником Трои, всегда трепещите.