Старый согбенный раб в кожаном ошейнике не без труда открыл набухшую дверь.
— Я уж думал, скороход от самого Красса! Входи, Эгнаций, с миром. Что привело тебя к нам в такую непогодь?
Не удостоив слугу ответом, самнит шагнул в глубь маленького атриума. Вышедший навстречу ему высокий благообразный грек в длинном темном хитоне из дорогой мягкой шерсти учтиво раскланялся.
— Господин трудится. Гостю придется подождать. Вот здесь, — указал он место у очага. — Если уважаемый гость пожелает, ему подадут чашечку подогретого вина — на улице такая стужа…
Эгнаций продолжал молчать, выказывая всем своим видом, что не намерен болтать с каким-то грекулем. Он друг и земляк Турпация. Пора всем знать это.
— Господин трудится, — все так же учтиво повторил грек и, кланяясь, вышел.
* * *На восковых табличках — гирлянды цифр. На металлических бирках отмечено, сколько товаров увезено за море, сколько доставлено в Рим. В каменных бокальчиках по две горошины — эталоны, определяющие вес алмазов: несостоятельные должники часто предлагают драгоценности взамен золота.
За столом, заваленным табличками, бирками, серебряными россыпями денариев и сестерций, медных ассов и оболов, сидит немолодой ширококостный человек. Оттопыренные уши делают его голову похожей на котел с боковыми ручками. Изредка отрываясь от стола, человек сосредоточенно смотрит в окно, шевелит губами…
— Валерии Мессалы — 200, Валерии Максимы — 95, все Валерии оптом — 400, Гай Корнелий — 120, Квинт Корнелий — 180, Клавдий Пульхр — 230, Эмилии оптом — 700, Юлии все, кроме Гая, — 560. У Гая Юлия долгов уже и не подсчитать… Половина Сената! И берут, берут… Как из своего кармана… Деньги, деньги. Все мы, доблестные и благородные, любим их, и Валерии, и Корнелии, и Фабии, и Эмилии, а они — у Турпация… А Турпация мы не любим, мы презираем этот мешок с деньгами.
— Господин, — раб в длинном греческом хитоне встал на пороге, — ты хотел взглянуть на мастерские…
— Сейчас, Харикл, — Турпаций поднялся.
В светлых обширных пристройках трудились над макетами зданий чисто одетые рабы-ремесленники. Турпаций остановился перед маленьким храмом, вылепленным из воска.
— Великолепно! И это… Лукан? Никогда б не поверил, что италик так освоит зодчество! Достоин награды!
Молодой раб, смуглый и белозубый, смущенно поклонился.
— Наградить и отдать в наем.
— Благородный Фабий просил искусного строителя, — подсказал Харикл.
— Искусников не продаю. Отдать в наем, — повторил Турпаций.
Он двинулся в глубь галереи. Там пылали горны. Рабы, вывезенные с Лемноса, быстрыми, точными движениями набрасывали узоры филигранной черни на массивные серебряные блюда и кубки. Поодаль мерцало несколько сосудов чистого золота. Турпаций взял один из них.
— Кому чеканят?
— Мамурре.
Брови Турпация иронически выгнулись.
— Мамурра уже ест на золоте? — Он опустил сосуд. — Лемносцев тоже в наем. Поодиночке и ненадолго. Следить, чтоб искусство от них не переняли. Двух-трех оставь обучать наших бездельников. Обученный раб — клад, необученная деревенщина — ярмо на шее господина.
— А я кем стану, если ты меня купишь?
Турпаций обернулся. Устав от ожидания, Эгнаций прошел в мастерские, и теперь, отставив ногу в щегольском сапожке (с патрицианской ступни молодого Луцилия), он в упор глядел на своего счастливого земляка.
— Ты все шутишь, — ростовщик насмешливо оглядел молодого самнита. — Наверное, тебя послал Луцилий? Говорят, чтобы поправить свои делишки, он, потомок божественного Ромула, женится на дочери простого всадника? Сколько же надо этому бездельнику, чтобы позолотить силки для своей доверчивой голубки?
— Я пришел не за деньгами.
— Ко мне? Не за деньгами? — изумился Турпаций.
— Я пришел к тебе за тем, что стократ…
— Говори яснее. — Ростовщик с нескрываемым любопытством уставился на взволнованного гостя. — Я не знаю ничего в мире дороже денег.
— Свобода, почести, римское гражданство, — медленно, точно заклинание, отчеканил Эгнаций. — Помоги мне добыть их. Мы земляки, помоги мне, Турпаций!
— Рабу, чтобы стать свободным, нужны опять-таки эти презренные деньги. Я даю их всем. Дам и тебе… за небольшие проценты.
— Нет, — снова заговорил Эгнаций. — На свои сбережения я бы мог выкупить трех-четырех рабов, но Луцилий наотрез отказался отпустить меня. Ему нужен молодой разумный раб. Кончат строить дом для молодого господина — старик сделает меня виликом в своей латифундии. И шерсти тонкорунных овец, и сытной снеди будет вдосталь, но я останусь рабом. Сытый ли, голодный ли, нарядный ли, в лохмотьях ли — все равно раб!..