Сказание об Ифигении оказалось самым распространенным среди греческих мифов, действие которых происходит в Северном Причерноморье. Уже в VI в. этот фольклорный сюжет вошел в эпическую поэзию. Страна тавров, где живет спасенная Артемидой Ифигения, упоминалась в «Киприях».[62] С тех пор многие писатели избирали Ифигению героиней своих произведений. Наиболее известны были в древности трагедии Еврипида, а в новое время трагедия Гёте и опера Глюка на либретто об Ифигении. Литература вдохновляла художников на изображение различных сцен мифа. Мы видим их на греческих вазах (рис. 21—23), рельефах и на уцелевших фресках, украшавших дома Помпеи и Геркуланума, трагически погибших во время извержения Везувия в 79 г. н. э.[63] Среди картин на античные сюжеты великого русского художника Валентина Серова есть «Ифигения в Тавриде».
Рассказ о жертвоприношении дочери вождя войска перед выступлением в поход уходит корнями в глубокую древность и отражает реальный обычай. Перед охотой или перед войной, когда проливалась кровь людей и животных, считалось необходимым умилостивить грозную богиню, «хозяйку зверей». Приняв в жертву юношу или девушку, богиня, по древним верованиям, без гнева смотрела на то, как лишались жизни находящиеся под ее властью все живые существа. Некоторые черты почитания этой богини из пантеона первобытного общества вошли в культ Артемиды, жертвой которой стала Ифигения.[64] Возможно, подобные жертвоприношения существовали еще во времена Троянской войны, и сказание отразило реальное событие.
Ифигения погибала на костре, чтобы обеспечить удачу в предстоящей войне, и этим исчерпывалась ее роль в древнейших фольклорных преданиях. Эта первоначальная версия мифа отразилась в произведениях некоторых писателей V в., где ничего не говорится о спасении дочери Агамемнона.[65] Уже в архаический период человеческие жертвы у эллинов ушли в далекое прошлое; поэтому появилась потребность согласовать действие мифа с новой психологией, не допускающей насильственной смерти во имя умилостивления бога. В культовых обрядах вместо реального заклания жертвы стало практиковаться символическое. Так, во время празднеств в честь Артемиды Таврополы в Аттике на шее юноши делался надрез, и капли крови падали на жертвенник. Изменилось и осмысление обряда. Его считали не воспроизведением жертвы Артемиде, а воспоминанием об опасностях, грозивших Оресту и Пи-ладу в храме в далекой Таврике.[66]
Стали иными рассказы и о судьбе Ифигении. Артемида спасала свою жертву и либо превращала ее в вечно юное божество, либо делала своей жрицей.[67] И в том и в другом случае Ифигения оказывалась в какой-то далекой сказочной стране. Ведь в фольклоре многих народов чудесные события мифов и сказок обычно происходят в отдаленных землях, граничащих с потусторонним царством. Поэтому во многих наших волшебных сказках говорится о «тридевятом царстве, тридевятом государстве», а европейцы, направляясь в неизведанные страны Азии и Америки, верили, что в заморских землях живут люди с песьими головами или находится сказочно богатая счастливая страна Эльдорадо, а где-то царит племя воинственных женщин, убивающих или обращающих в рабство всех мужчин. Напоминание об этом сохранилось в названии реки Амазонки в Южной Америке, где европейцы ожидали встретить легендарных воительниц.
До того как греческие корабли регулярно стали плавать по Понту, рубеж знакомого эллинам мира проходил южнее проливов, соединяющих Эгейское и Черное моря. Тогда считалось, что сказочное место, куда Артемида перенесла Ифигению, находилось на острове Лемнос невдалеке от пролива Дарданеллы. Царем острова называли известного по поэмам Гомера Тоанта, который в трагедиях Софокла и Еврипида предстает как царь тавров. Ведь когда Лемнос стал хорошо знаком грекам, и их географический горизонт расширился до северного побережья Понта, действие мифа об Ифигении переместилось в Таврику.[68]
63
Philippart H. Iconographie de l'Iphigenie en Tauride d'Euri-pide // Revue Beige de Philologie et Histoire, 1925. T. 4. P. 5—33.