В кратком очерке, <…>, к сожалению, нет возможности даже бегло перечислить многие другие грани таланта юбиляра. Оставляя в стороне литературные, поэтические и риторические его дарования, мы в заключение все же считаем необходимым сказать еще об одном из них. В своей творческой деятельности Д. А. Мачинский не только генерирует научные идеи, гипотезы и наблюдения. Он в большей степени является их дарителем, проводником в жизнь через своих друзей, всех тех, кто откровенно общается с ним. И если можно говорить о феноменальности Д. А. Мачинского, о загадке магнетизма его личности, притягательности его научных, литературных и публицистических трудов, то в основе всего этого, безусловно, кроется огромная человеческая и научная щедрость Д. А. Мачинского, его сердечное отношение к людям и его искреннее стремление Творить Добро.
Этот текст сейчас, по прошествии лет, хотелось бы дополнить несколькими наблюдениями, касающимися общей научной концепции Д. А. Мачинского, и опубликованных в основном после 1993 года работ ученого, посвященных древнейшему периоду.
Научное наследие Д. А. Мачинского тематически многогранно и диахронически обширно, но вместе с тем крепко спаяно географией, в рамках которой предстояло распространиться в высшей точке своего развития Российскому государству. В своей совокупности оно представляет собой попытку уловить пульсации, пронизывавшие в разные эпохи объединенное этой географией пространство, нащупать, двигаясь с разных сторон, время и место выхода на историческую арену славянства и, наконец, проследить, какие процессы, какие взаимодействия славян и с какими другими этносами привели к возникновению Русского протогосударства как исходного пункта его дальнейшего оформления и распространения. Это сквозная линия, которую Д. А. Мачинский никогда не упускал из виду, точнее, линия кругового движения, которая, выйдя из точки первоначального вопрошания и описав круг длиной в научную жизнь, возвращается к себе с ответом. Действительно, вопрос был задан уже в первых статьях и докладах 1963–1976 годов, посвященных проблеме этногенеза славян и их выделения среди археологических культур рубежа н. э. в Восточной Европе. Довольно быстро, в статье «О местах обитания и направлениях движения славян I–VII веках н. э.» (Мачинский, Тиханова 1976), была сформулирована и концепция, узловые моменты которой рассматривались в серии отдельных работ, и наконец итоги были подведены в двух последних больших исследованиях, посвященных первое — предпосылкам, движущим силам и историческому контексту сложения Древнерусского государства в VIII — сер. IX века (Мачинский 2009), а второе (и последнее) — прародине славян в I–V веках (Мачинский 2012). В этих работах научная мысль Д. А. Мачинского возвращается к истоку и подводит внушительный итог своему вопрошанию сорокалетней давности. Поэтому нельзя не согласиться с формулировкой М. Б. Щукина 1993 г.: «При всей широте своих интересов Д. А. Мачинский — в первую очередь славист». Сейчас, по итогам всего наследия, можно уточнить: славист и русист, ставивший задачу этногенеза славян и возникновения Русского государства в максимально широкой временной и пространственной перспективе.
В этом смысле все остальные — действительно обширные — интересы Д. А. Мачинского, которые дали целый ряд ярких открытий и наблюдений в других областях науки о прошлом, были подчинены этой задаче. Кроме того, в двух последних статьях, и особенно в статье 2009 года («Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения русского государства в середине VIII — середине XI в.») Д. А. Мачинский позволил себе выйти за строго научные рамки и поместить свои выводы в историософский контекст, глядя на проблему возникновения Русского государства как из глобальной перспективы исторического времени человечества сего энергетическими подъемами и спадами, так и отслеживая, как уловленные им на ранней стадии особенности этнопсихического склада славян проявляются в дальнейшей судьбе Русского государства. В этом сказался феномен Мачинского, которого мы коснулись в предисловии к «Древу России» (см. выше).
Особое место в концепции Д. А. Мачинского занимало осмысление географии будущего российского пространства в более широких рамках географии Северной Евразии. И здесь он был чутким последователем античных авторов. Сведения древних писателей о Скифии и Кавказе, можно сказать, были путеводной нитью в исследованиях ученого, а сам доныне непревзойденный (к сожалению!) труд В. В. Латышева до последнего оставался его настольной книгой. Принятая древними греками в V веке до н. э., после некоторого колебания у ионийских географов, граница Европы и Азии по Танаису и Боспору Киммерийскому определила восточную границу Скифии, с которой греки вошли в соприкосновение в процессе колонизации Северного Причерноморья. Но уже греки знали, а современная археология показала на вещественном материале, что родственные скифам кочевые племена обитают и в Азии, на восток (точнее, северо-восток) от этой границы. Греки донесли до нас и свое знание того, как и откуда происходило движение кочевников на запад — первое известное нам свидетельство о «пульсации» степей (сведения о путешествии Аристея Проконнесского в пересказе Геродота). Единство степной культуры кочевников VIII–IV веков, выраженное в символах «скифского» искусства от Алтая и Хакасско-Минусинских котловин до Дуная, играло важную роль в концепции Д. А. Мачинского как свидетельство первого в истории суперэтнического объединения на огромном пространстве будущей России. Поэтому в своих историософских размышлениях он использовал имя Скифия как синоним России (следуя в этом греческой традиции, продолжавшейся и в византийское время). Поэтому эта эпоха была постоянно в поле его зрения. И здесь с его именем останется связанным целый ряд открытий, наблюдений и глубоких интерпретаций.