Верхний фриз четко делится ушками на горловине и пересекающими его реками на две самостоятельные композиции: лев с оскаленной пастью, преследующий жеребца внутри «Двуречья», и два идущих быка, обращенных рогами друг к другу, за его пределами (рис. 2: 1). Неслучайность размещения двух сцен подтверждается тем, что прямо под охотящимся львом изображен также кошачий хищник, хватающий лапой размещенного под жеребцом козла, а надо львом помещена птица с загнутым клювом (хищная?), направленным в сторону водоплавающей птицы над жеребцом; ничего подобного нет над/под фигурами быков.
Сцену охоты льва можно осмыслять, учитывая «солярные» и «царские» ассоциации этого образа. Напомним, что на скелете «майкопского царя» лежало 70 крупных и средних бляшек в виде льва и лишь 23 малые бляшки в виде быка, видимо нашитых на его одежду (Фармаковский 1914: 51, табл. XXIII; Пиотровский 1998: 243, рис. 298–300). Крупные львы-бляшки иконографически аналогичны изображению льва на сосуде. Золотая протома льва из Старомышастовского клада крупнее и выразительнее фигурки серебряного быка из этого комплекса. Судя по всему, именно образ льва был для «майкопцев» наиболее тесно связан с образом царя, с идеей царской власти. Голова охотящегося льва изображена на сосуде прямо под большей из доминирующих двугорбых вершин (Эльбрусом); через эту вершину и голову льва проходит смысловая ось всей композиции «Двуречья» на сосуде (рис. 1: 2).
Изображения коня не характерны для искусства Передней Азии IV–III тыс. до н. э.: там доминирует изображение кулана (онагра). Поэтому изображение дикого жеребца, напоминающего лошадь Пржевальского или тарпана[12], — местная особенность, возможно отражающая доминирование этого вида в местной фауне (рис. 1: 1). Напомним, что на каменной плите из гробницы близ Новосвободной (также относящейся к Майкопской общности) схематично изображены бегущие также справа налево лошади (Резепкин 1987: 26–33, рис. 1). Тогда преследование львом, водившимся в Передней Азии и, возможно, в Закавказье, местного жеребца как бы символизирует овладение (или обладание) царем территорией «Кавказского Двуречья» (равнины, горы и морское побережье между Кубанью и Ингури, а также отчасти и прилегающие земли).
Наряду с основной идеей, мастер пытается передать особое изобилие жизни в благодатном «Двуречье»: в левой реке над конем изображена водоплавающая птица (утка?), из правой реки надо львом распростерлось водяное растение с длинными узкими листьями (тростник?), рядом с ним — птица с загнутым клювом (хищная?).
Предвидим возможные возражения <против предложенной интерпретации>. Разве маленькая Ингури сопоставима со значительно большей Кубанью? И разве область по двум сторонам западной части Большого Кавказа между Кубанью и Ингури может соответствовать какой-то исторической общности?
Размеры реки отнюдь не всегда пропорциональны ее пограничной землеразделяющей роли. Так, близкий по размерам к Ингури Фасис (Риони) долгое время считался в античной традиции границей между Азией и Европой, а огромный Борисфен (Днепр) не имел столь важной разграничительной функции; гигантскую Волгу до Клавдия Птолемея античная география просто не замечала. Пограничная же роль Ингури между Абхазией и Грузией в 90-е гг. XX в. трагически известна каждому. Заслуживает особого внимания тот факт, что именно между Кубанью и Ингури издавна живут народы, относящиеся к адыго-абхазской языковой общности, сложение которой некоторые относят к «майкопским временам».
Что касается интересующего нас времени, то необходимо кратко остановиться на понятии майкопская культурная общность. В это понятие, опираясь на работы специалистов (Трифонов 1996; Рысин 1997: 103–107), мы склонны включать собственно майкопскую группу памятников (погребения и поселения, близкие по обряду и т. д., такие как Усть-Джегуте, Большой майкопский курган, Костромской, Иноземцево), культура которой содержит ряд переднеазиатских элементов, и субстратную группу памятников (типа Мешоко), представленную более высокогорными поселениями с иной посудой, продолжающей традиции древнего энеолитического населения Кавказа. Эти две культурные традиции объединены сосуществованием на определенном отрезке времени примерно в одной и той же области (лишь с некоторым разграничением по линии высотности), нахождением на ряде памятников каждой из них сходных орудий и украшений и керамики обеих традиций, но в разной пропорции. Памятники майкопской общности особенно многочисленны между Кавказским хребтом и нижне-средней Кубанью, но имеются они (особенно типа Мешоко, но и собственно майкопские) и на уже исследованной территории по ту сторону хребта, простираясь по меньшей мере до верховьев Ингури, а в отдельных случаях до Риони и даже Куры (Бериклдееби — см. Трифонов 1996: 45–46). Несколько позднее на территории к северу от Кавказа появляются памятники типа каменных гробниц Новосвободной, создатели коих, поселяясь в центре Закубанья на р. Фарс, вступают во взаимодействие с населением майкопской общности, что позволяет иногда говорить о майкопско-новосвободской общности (Резепкин 1989; Нехаев 1992; Мунчаев 1994; Резепкин 1996; Кореневский 1996; Трифонов 1996). Однако, по мнению М. Б. Рысина (1997), новосвободненские памятники следует считать просто третьим компонентом майкопской общности. Особо подчеркнем, что к моменту сооружения Большого майкопского кургана «новосвободненцы», по мнению разных исследователей, либо еще не появились, либо только что появились в Предкавказье, и первоначально майкопская общность была двухкомпонентной.
12
Ввиду важности максимально точного определения вида животного остановимся на этом подробнее. Б. В. Фармаковский (1914: 59) считал, что на сосуде изображен «дикий осел (онагр)» — т. е. кулан. Позднее М. И. Ростовцев (Rostovtsev 1922: 22–23) склонялся к тому, что это «скорее лошадь Пржевальского». По мнению зоолога Н. К. Верещагина (Верещагин 1959), несомненно знакомого с определением Б. В. Фармаковского, изображенный жеребец более всего напоминает тарпана (equus caballus gmelini). К сожалению, тарпан — истребленный вид, а сохранившиеся его описания и изображения недостаточно точны и информативны, да к тому же сделаны в XVIII–XIX вв., когда внешний вид диких тарпанов был, вероятно, несколько изменен смешением с одичавшими домашними лошадьми. Если исходить при определении из облика ныне существующих диких лошадей Евразии, то стоит попытаться определить, на кого больше похож изображенный жеребец — на кулана-онагра (equus hemionus) или на лошадь Пржевальского (equus Przewalskii). (Отметим, что тарпан, по мнению зоологов, чрезвычайно похож на лошадь Пржевальского, а возможно, это просто подвиды одного вида.) Несомненно, более короткими ушами, более короткими и толстыми ногами, более низкой посадкой шеи и головы, большим размером и длиной головы по отношению к телу, более профилированным нижним контуром головы изображенный жеребец определенно отличается от кулана и по этим же признакам сближается с лошадью Пржевальского. Лишь его хвост с кистью на конце напоминает хвост кулана. Вывод: изображенный на сосуде жеребец значительно более напоминает лошадь Пржевальского (или тарпана), нежели кулана.