Выбрать главу

– И кому же теперь быть нашим вождем? – спросил Доброгнев.

– Я не знаю, – ответил Тан. – Это вам выбирать.

– Нам необходимо время, чтобы подумать, – сказал Лещина.

– А пока дружина думает, ты, Квашка, сходи к Болгару и поговори с ним, – предложил Тан. – А там видно будет. Может, дружина и изберет тебя князем.

Заявив о своей отставке, Тан уже не имел права приказывать, но дружинники внутренне еще считали его своим вождем, поэтому никто не стал возражать.

Обиженный Тан ушел в свою комнату.

Глава 8

Немного погодя в комнату к Тану зашли Лещина и Доброгнев.

Тан перекладывал вещи.

– Ты куда собираешься? – спросил Лещина.

– Надо освобождать комнату для нового князя, – сказал Тан.

Доброгнев сел на лавку у стола и проговорил:

– Ты бы не торопился.

Тан оставил вещи.

– Садись к столу, – сказал он Лещине.

Лещина сел рядом с Доброгневом.

Тан поставил три стакана на стол. Взял кувшин и налил в стаканы вино. Поставил кувшин на стол. Наполнив стаканы, он сел за стол.

– Давайте вина выпьем, – проговорил он и пододвинул два стакана к Доброгневу и Лещине.

Они выпили вино, и Тан снова налил стаканы.

– Тан, ты не обижайся на дружину, – сказал Доброгнев. – Люди видят, что дело, с которым они прибыли сюда, не решается, вот и ищут другие варианты.

– А разве нельзя потерпеть? Волхвиня Вольга советовала нам подождать, – сказал Тан.

– И ты веришь Вольге? – задал вопрос Доброгнев.

– Верю, – проговорил Тан.

– А мы – нет, – отрезал Доброгнев.

– То, что она благосклонна ко мне, не имеет значения, – сказал Тан.

– Имеет, – возразил Доброгнев. – Квашка прав – она влюблена в тебя, а потому могла исказить волю богини.

– Но я не люблю ее. Я люблю другую, – настаивал Тан.

– Но подозрение Квашки убедило дружину, – сказал Лещина.

Тан выпил вино и снова наполнил свой стакан.

– И вы пришли мне это сказать?

– Мы пришли другое сказать – дружина вождем хочет иметь тебя, – сказал Доброгнев.

– Так в чем же дело? – спросил Тан.

– Для этого ты должен согласиться с дружиной, – пояснил Доброгнев.

– Я своего мнения не переменю, – резко проговорил Тан.

– Тан, не упрямься, – попросил Лещина.

– Нет, – сказал Тан. – Если я буду менять свое мнение, то какой из меня вождь? Вождю должны либо верить, либо люди должны найти себе другого вождя.

– Жаль, – вздохнул Лещина. Он взял стакан, заглянул в него, и сделал глоток вина. – И что же теперь делать? Что мы ответим нашему народу?

– Не знаю, – тихо проговорил Тан.

Молчание прервал дружинник, который вошел и сообщил, что к Тану просится служанка из храма.

– Что ж, на этом наш разговор и закончен. К тебе пришли от Вольги. Пусть заходит, – сказал Доброгнев. Он тяжело вздохнул и стал подниматься.

Вместе с ним собрался уходить и Лещина. Он тоже был разочарован.

– Ты прав, – наконец произнес Доброгнев. – Мы все сделаем по-твоему – Квашку завтра отправим гонцом к Болгару, а за это время посоветуемся в дружине, кого новым вождем избирать.

Но уйти они не успели, так как в комнату вошла Ластивка.

– Что тебе надо? – спросил Тан.

– Я к тебе с известием, – сказала Ластивка и, обратив внимание на удрученный вид дружинников, добавила: – Я с хорошим известием. И это касается твоих друзей, – Ластивка слегка улыбнулась, – которые, судя по их лицам, только что пережили большое горе.

Доброгнев и Лещина задержались.

Тан встал.

– Говори!

– Сегодня утром было большое вече… – Ластивка сделала паузу.

– Ну и?.. – не выдержал Тан.

– Богиня Макошь сказала свое слово, она посулила нам удачу, – сказала Ластивка.

– Хвала богам! – воскликнул Тан. В порыве радости он подхватил девушку и поднял на руки.

– О боги! – воскликнули в один голос Доброгнев и Лещина.

Ластивка постаралась высвободиться из рук Тана, правда, не особенно торопясь.

– Только не радуйтесь пока так сильно, – сказала она. – Старшины еще ничего не решили, и вечером будет волхвование – будут спрашивать у Перуна его волю.

Радость Тана несколько померкла.

Однако Ластивка с невинным выражением на лице продолжила:

– Но раз богиня Макошь сказала свое слово, то я не думаю, что Перун будет возражать.

Тан поцеловал ее в щеку. На щеках Ластивки пробился румянец, и она в самое ухо прошептала: