— Это… — поняла она, собрав кусочки головоломки вместе. — Вот почему ты никогда не соглашался принять сыворотку. Это единственная причина, по которой ты говорил мне «нет» все это время.
Она не знала, то ли раздражаться из-за его упрямства, то ли растрогаться от его преданности.
— Ты должен знать, — сказала она, сложив руки перед собой, — что Торфинна схватили вскоре после тебя — Кингсли выследил его. Он принял сыворотку и уже несколько лет находится на свободе.
— Правда? Тор свободен и чист? — удивился Долохов, подняв брови и изображая неподдельное счастье за своего друга. — Ты с ним разговаривала? Как у него дела?
— Да, — ответила она, улыбаясь, на мгновение забыв об абсолютно распутной сделке, которую пытался заключить Долохов. — Я вижусь с ним в рамках его реабилитации. Он немного бунтарь, но у него все хорошо получается.
— Значит, ничего не изменилось, — ответил Антонин, подражая ее улыбке.
Гермиона не была уверена, что Антонин на самом деле удивился освобождению Торфинна, считая крайне маловероятным тот факт, что Торфинн не посетил бы Антонина в тюрьме. Она склонила голову набок, размышляя над тем, чтобы разобраться с этим позже, но пока решила продолжить разговор.
— Конечно, у Торфинна не было никаких серьезных обвинений, — пояснила она, — кроме попытки похитить нас в кафе на Тоттенхэм-Корт-роуд. Вместе с тобой.
— Ошибка, о которой я сожалею каждый день, — угрожающе промурлыкал он, делая шаг к ней.
Она почувствовала, как что-то внизу ее живота сделало небольшое сальто.
—Я меняю свое условие, — заявил он, делая еще один шаг. — Я не буду сдавать Яксли, но остальные — честный трофей, в зависимости от того, сколько предметов одежды ты снимешь.
— Поверить не могу, что ты вообще это предлагаешь, Антонин, — прошептала она не так обиженно, как хотела. — Ты совершенно спятил.
— Не могу поверить, что не предложил это раньше, — возразил он, медленно приближаясь к ней, вновь напоминая тигра, преследующего свою добычу. — Ты видела себя, Гермиона? Ты чертовски великолепна.
Ей уже потребовалось сделать несколько глубоких успокаивающих вдохов и выдохов, а ведь она еще даже не согласилась на что-либо. Антонин стоял так близко к ней, что она могла видеть каждый тонкий темный волосок, выбивающийся из-под его робы на крепкой груди, маленькую родинку сбоку на шее, располагающуюся прямо над сочетанием рун и цифр тюремной татуировки, тени его ключиц — так близко, что он, все еще не касаясь ее, мог наклониться и хрипло прошептать ей на ухо:
— За последний год единственными моментами, когда я чувствовал себя живым — даже отдаленно похожим на человека, — были часы, проведенные с тобой. Когда тебя нет, я смотрю с тоской на все, что ты мне принесла, провожу пальцами по каждому предмету, каждому камешку, каждой ветке, каждому зернышку, каждому кусочку морского стекла, потому что это напоминает мне о тебе, потому что все это говорит о тебе — о деталях, которые ты, в отличие от других глупцов, замечаешь. Тебя слишком долго игнорировали, Гермиона. Позволь мне обратить на тебя внимание. Позволь мне дать тебе информацию, в которой ты нуждаешься, чтобы ты могла вернуться к своей работе с триумфом, но позволь мне также увидеть тебя во всем твоем великолепии и сказать тебе, насколько ты заслуживаешь преклонения. Umolyayu tebya.
…и теперь он втянул тебя в какую-то гребаную комедию со стокгольмским синдромом…
Гермионе пришлось отвести взгляд от него вниз на бетонный пол, потому что от одного только его голоса намокли ее трусики, и ей отчаянно хотелось привести мысли в порядок.
Она должна была хорошо обдумать это предложение. Необходимо было помнить, что сделка, которую он предложил, нарушает всевозможные правила и профессиональную этику. Также ей нужно было исключить из уравнения то, что на каком-то базовом уровне она была чрезвычайно возбуждена его предложением. В этот самый момент она должна была игнорировать множество фантазий, которые хранила в себе, об этом самом мужчине, чье теплое дыхание сейчас касалось ее шеи, сокрушая Гермиону в этой самой камере.
Но даже если бы она исключила свои собственные желания, этот план — такой же сумасшедший, как человек, предложивший его, и как она, всерьез его рассматривающая, — вероятно, сейчас был самым действенным способом для Министерства найти оставшихся Пожирателей смерти.
Они никогда не смогут подобраться к ним ближе, если не используют этот шанс.
Гермиона понимала, не только из-за своего высокомерия, что Дин Томас не продвинется дальше, чем она. На самом деле, зная Антонина так, как она узнала его сейчас, он, скорее всего, замкнется в чистом упрямстве и вообще откажется с ним разговаривать.
И с этой точки зрения, разве согласиться не было ее долгом?
И, кроме Антонина, кто узнает об этом соглашении?
— Итак, — начала она, поднимая голову, чтобы встретиться с ним взглядом. — Я… просто сниму одежду? И все? Я не должна отсосать тебе или что-то в этом духе?
— Какое прекрасное предложение ты сделала, umnitsa! Но, к сожалению, я… сомневаюсь, что у нас будет время, — подразнил он, вскрикивая «Оу!», когда она слегка ущипнула его за руку. — Ладно, ладно, дерзкая wed’ma! Сейчас я говорю серьезно. Я не прошу тебя прикасаться ко мне, целовать или пробовать на вкус каким-либо образом, — пояснил он, глядя в потолок и бормоча что-то ужасно похожее на «Как бы мне этого ни хотелось».
Она сделала еще один глубокий вдох, расправила плечи и кивнула ему.
«Гриффиндорская смелость, не подведи меня сейчас».
— Тогда садись на койку, — сказала она, указывая ему место.
Антонин моргнул, замер и несколько секунд выглядел ошеломленным.
— Ты… ты действительно согласна?
Теперь настала ее очередь самодовольно ухмыляться, опираясь рукой на бедро.
— Передумал? — подразнила Гермиона, снимая свое жемчужное ожерелье и опуская его на пол. Затем она наклонилась и подняла блокнот, чтобы расположить его вместе с ручкой на стуле, где он был бы под рукой.
— Нет-нет! — Антонин с энтузиазмом бросился выполнять ее указание и, взгромоздившись на койку, посмотрел на нее с восхищением, которое при других обстоятельствах было бы просто очаровательным. — Пожалуйста, продолжай.
На самом деле Гермиона никогда раньше не пробовала показывать стриптиз — Рона не интересовало такое, — и она не знала, что снять в первую очередь, однако по какой-то причине решила начать со своих чулок. Она скинула одну туфлю на высоком каблуке, потом другую. Наслаждаясь чистым возбуждением, которое излучал штормовой взгляд Долохова, устремленный на ее тело, она залезла под юбку в тонкую полоску и избавилась от чулок, не спеша и мучительно медленно стягивая шелковистый нейлон сначала с правой голени, а затем с левой. Небрежным движением руки она позволила упасть им на пол, откровенно впитывая каждую унцию его внимания. Каждый мускул, который она могла разглядеть на нем, был напряжен, вена на шее пульсировала. Глядя на то, какое впечатление она производила на него, Гермиона ощутила себя наполненной каким-то новым чувством, совершенно не похожим на то, что она когда-либо испытывала, и которое могло бы вызвать у нее привыкание, не будь это их последней встречей. Обычно она не была такой смелой, такой раскрепощенной, такой открытой, но что-то в том, как с предвкушением Антонин на нее смотрел сейчас, как его нога отбивала дикий ритм по бетону, наделяло ее ощущением необузданной силы.
— Значит, первый Пожиратель смерти? — спросила она немного наглым тоном.