Долохов все еще смотрел на ее ноги. Можно было сказать, что он оцепенел, если бы не ритмичные удары ногой.
— Антонин, — позвала она более мягко.
Его взгляд сосредоточился на ее лице.
— Da, da — прости, Гермиона, — он быстро помотал головой, как будто пытаясь прояснить ее. — Я начну с Августа Руквуда, потому что ненавижу этого ублюдка больше всех из тех, кто еще жив.
— Они думают, что он убил Фреда Уизли, — заметила Гермиона, приготовившись записывать.
— Он убил еще твоего оборотня и его жену, а обвинили в этом меня, — добавил он. — А потом он набросился на меня, потому что я имел наглость упрекнуть его за убийство племянницы Нарциссы. Как раз из-за него я истекал кровью, когда меня нашел Флитвик.
Антонин всегда настаивал на своей непричастности к смерти Люпина и Тонкс, хотя и признавал, что он не был абсолютно невиновен. До сих пор он не делился с ней подробностями, кто на самом деле совершил это преступление. Гермиона жестом попросила его продолжать.
— Он с семьей, родственниками своей матери, в волшебном районе Йорка, в который можно попасть через церковную скамейку Йоркского Кафедрального Собора, что под окном Паломничества. Ты знаешь это место. В этом районе есть зоомагазин, где продают книзлов, пикси и прочую живность, а он живет над ним. Он каждый день принимает Оборотное зелье, используя волосы своего двоюродного брата, и выдает себя за его брата-близнеца. Так что человек, известный как Орсон Кранмер, — это он, Руквуд. Магазин называется… кажется, «Существа Кранмера».
Гермиона лихорадочно записывала, жалея, что не захватила с собой зачарованное перо. Эта информация оказалась гораздо более подробной, чем она ожидала. Она была благодарна ему уже за эти сведения, но надеялась, что он продолжит говорить. Она наложила заклинание левитации и на ручку, и на блокнот, чтобы ей не приходилось каждый раз наклоняться за ними, а затем обдумала свой следующий предмет одежды.
С порочной улыбкой Гермиона скользнула руками под юбку, задрав ткань ровно настолько, чтобы дотянуться до того, что ей было нужно, и не показать ему лишнего, и потянула за черное кружево, спуская свои трусики вниз по ногам. Его челюсть отвисла, отображая на обычно суровом лице выражение изумления и шока. А затем в необъяснимом порыве распутства она бросила их, все еще хранящие тепло ее тела, на его колени.
— Черт, — прошипел он, схватив ониксовую ткань и переводя взгляд с трусиков на ее удивленное лицо. — Я думал, что готов к этому. Я ошибался.
— Ты хочешь, чтобы я остановилась? — спросила Гермиона, хихикая, задаваясь вопросом, каково это ему, и сколько прошло бесконечных месяцев с тех пор, как Антонин видел обнаженную женщину.
— Suka blyat’, нет! — пробормотал он, растирая тонкое черное кружево между пальцами. — Если я так умру, это того стоило.
Казалось, Долохов искренне наслаждался ее безостановочным смехом, который Гермиона не смогла сдержать. Когда он продолжил говорить, улыбку на его лице можно было назвать почти милой.
— Под руинами замка Тинтагель в Корнуолле есть пещера, защищенная от посторонних глаз, хотя, если ты знаешь, что именно ищешь, ты сможешь это обнаружить. Насколько я слышал, Рабастан Лестрейндж все еще прячется там. Он… немного одичал, так что будьте осторожны, когда пойдете за ним, — предупредил он.
Гермиона записывала подробности, недоумевая, как Антонин получает эту информацию, несмотря на колоссальные меры безопасности, действующие в Азкабане. Однако решила не заострять на этом внимание, ведь дареному коню в зубы не смотрят. Закончив свои записи, она снова повернулась к нему. Осознав, что логичнее всего теперь снять накрахмаленную белую рубашку, она потянулась к верхней пуговице и, впервые за время этого безумного, наполненного похотью ритуала, почувствовала стеснение.
Это не смогло укрыться от внимательного взгляда Антонина.
— Kroshka, — проговорил он, откладывая трусики и поднимая руку в успокаивающем жесте. — Ты можешь остановить это в любой момент, когда захочешь.
— Это… — запнулась она, презирая дрожь в своем голосе. — Просто это из-за… шрама.
Пьяный, смеющийся голос Рона неожиданно пронесся в ее голове: «Ты похожа на невесту проклятого Франкенштейна».
Антонин провел пальцами по своим шоколадно-каштановым волосам, в жесте, который она восприняла как выражение досады или, возможно, беспокойства, и когда он снова поднял на нее глаза, выглядел так, словно она ударила его, и как будто он чувствовал, что заслужил это.
— Мне… мне так жаль, Гермиона.
Это было не первое извинение Долохова. Она была уверена, что Гарри расценил бы это как очередную слащавую манипуляцию, как лицемерное извинение — «слова без чувств», как писал Шекспир{?}[Это из « Гамлета». Король молится, но в конце концов понимает, что это тщетно, так как искренне не раскаивается в своих грехах: «Слова без чувств никогда не попадают в рай».]. Возможно, это было глупо с ее стороны, но когда Гермиона увидела, как его черты исказились в суровом, но уже знакомом выражении глубокой вины, она действительно поверила, что он говорил искренне.
В их игру включились две серьезные проблемы — их стыд: ее — за внешний вид и его — за совершенные действия.
Гермиона все еще держала руки над верхней перламутровой пуговицей, тщательно обдумывая продолжение.
— Помимо тех, кого ты упомянул, и, конечно же, Яксли, мы все еще ищем Родольфуса Лестрейнджа, Уолдена Макнейра и обоих Кэрроу, — процитировала она список своих поражений, выжженных в ее памяти. — Скольких из них ты можешь помочь мне найти?
— Всех четверых, — пожал плечами Антонин.
Гермиона кивнула, мысленно призывая каждую каплю своей решимости — каждый коготок своей внутренней львицы.
— Тогда я не хочу останавливаться.
Она отошла на шаг от стула, затем неторопливо, размеренно расстегнула рубашку сверху донизу, глядя, как Антонин наклонился вперед, кусая свой кулак. Блядь, почему его реакция так губительно действовала на нее? Она стянула с себя чистый выглаженный хлопок и накинула его на спинку стула. Теперь Гермиона стояла перед ним в юбке в тонкую полоску и удобном телесном лифчике, одна часть ее разума жалела, что она не надела что-то более соблазнительное, но другая нервно гадала, как он отреагирует, увидев красно-фиолетовую дорожку шрама — свое проклятье на ее коже, которое чуть не убило ее.
Антонину, казалось, какое-то время было трудно собраться с мыслями, его зубы все еще впивались в костяшки пальцев. Он смотрел прямо на шрам, выражение его лица было напряженным, но нечитаемым.
— Родольфус, — наконец начал он, и Гермиона схватила парящие в воздухе блокнот и ручку, ее недолгая застенчивость быстро уступила место чувству долга к стоящей перед ней задаче.
— Он в Тинтагеле, пытается помочь своему брату восстановить рассудок, — продолжил он. — Он отрезал волосы и, насколько я знаю, стал абсолютно седым. Работает в тамошней гостинице «Гарцующий пони» пивоваром. Живет под именем Родди Лестер.
В этот момент она почувствовала небольшой укол вины. Лестрейнджи были не настолько ужасными, как остальные Пожиратели, и казалось, все, что заботило Родольфуса, это здоровье собственного брата. Но если они будут сотрудничать, их судьба может быть похожа на судьбу Торфинна, и вполне вероятно, что Рабастан получит больше возможностей для лечения, оказавшись под стражей.
Гермиона так увлеклась записью новых подробностей, что не заметила, как Антонин молча встал и тихо подошел к ней. Когда Гермиона снова подняла глаза и увидела, как он навис над ней с горящими голодными глазами, она чуть не вскрикнула.