Как же так получилось, что за всю неделю я ни разу так и не позвонил Ире? И она тоже не звонит, должно быть, обижена. Есть за что. Разыскав ее на перемене, я пробираюсь к ней через толпу малышни, подобно муравейнику, снующей вокруг и тут как резко раздается звонок на урок и ее подружки, шушукаясь бегут мимо меня в класс, и мы остаемся вдвоем посреди стремительно пустеющего коридора. Ира застенчиво улыбается мне — значит все не так плохо.
— Привет, малышка!
— Привет, Артем, — она, колеблясь, делает шаг в мою сторону.
— Ты извини, что я тебе не звонил так долго, просто у меня проблемы возникли дома. — Ясно, что это не оправдание. Но мне ничего в голову иного не приходит, и я замолкаю в нерешительности. Не рассказывать же ей второпях об истории с мамой. Небось, решит, что еще плачусь, как сопляк.
— А что случилось-то? — моя девочка озабоченно смотрит на меня. Сколько же в ее взгляде искреннего участия. Я готов любоваться ее лицом и далее, но тут на горизонте возникает «тучная туча» — директриса и надвигаясь на меня визжит, что нам давно пора быть на уроке. Целых полторы минуты прошло после звонка.
«Туча» провожает Иру взглядом в класс и мне не остается ничего иного, как, скрипя зубами, двигаться к себе. Но прежде я успеваю шепнуть Ире, что буду ждать ее после уроков…
Но сразу после уроков вырваться не получается — приходится выслушать получасовую речь классного руководителя, посвященную чувству ответственности у учащихся в выпускном классе. И плавный переход к основной теме лекции — короткое напоминание о том, что каждый из нас обязан принести пятьсот рублей на покраску школьного забора. Он у нас, конечно, здоровый, но на те деньги, что они с нас сдирают, можно покрасить Великую китайскую стену. Так бы и сказала с самого начала, а то битый час соловьем заливается. Через минуту я мчусь к условленному месту, увидев Иру, сидящей на скамейке, готов кричать и петь от радости.
— А чего ты так долго? Я замерзла.
Я быстро, как можно смешней, передразниваю только что услышанную речь классной. Она улыбается моим словам — значит извинила.
— Я так и поняла, что что-то случилось. Ты же никогда не опаздываешь.
И она вскидывает голову и смотрит на меня.
Я уже привычным движением забираю ее сумку и держась за руки мы бредем к ее дому. Как-то само собой всплывает тема о моих домашних приключениях.
— Ты знаешь, маму ограбили какие-то черные подонки и не просто отобрали сумку, а еще и испугали до полусмерти — ножом угрожали. Пришлось, всю неделю с ней просидеть, выводить из стрессового состояния.
— Ой, Артем… — Ира в испуге сжимает мою руку. — Как же так?! Как она сейчас?
— Постепенно приходит в себя, сегодня даже на работу вышла, — я так ей благодарен за ее сочувствие.
— Артем, если я могу чем-то помочь, ты только скажи…
— Спасибо, Ира, — я откровенно любуюсь ею, и мне на душе становится как-то легче. Конечно, я скорее умру, чем попрошу ее о помощи, но все равно приятно думать, что ты не одинок на белом свете.
— Вот когда смогу помочь чем-то, тогда и будешь благодарить, — она слегка сжимает мне руку. А потом было как всегда: ее дом, подъезд и поцелуи, которые связывают нас так, что мы не можем оторваться друг от друга.
Поздним вечером крадучись пробираюсь к кухне, где горит свет. Мама сидит за столом, а в комнате стойкий запах валерьянки, которую обычно пьет бабушка, если у нее «давит», как она говорит, сердце.
— Мамочка, ты как себя чувствуешь? — сгребаю ее в охапку.
Обычно в такие минуты, мама счастлива и готова простить все, на этот раз она сжалась так, как будто ее кольнуло током.
— У тебя что-то болит? — испуганно вглядываюсь в ее лицо. — Не надо было выходить на работу.
— Наверно, ты прав, но и сидеть дома дольше недели нельзя — неудобно перед девочками, — и она принялась растирать грудь с левой стороны.
— Сердце — это серьезно, надо вызвать скорую помощь.
Телефон висит на стене с давних времен, когда я еще ползал под столом. Мама любит при случае вспоминать, что когда мне было три года, то моей любимой игрушкой стал висячий аппарат. Я до него дотягивался со стула, стоящего рядом. А поскольку умения у меня хватало не более чем на две-три цифры, я то и дело попадал в милицию, к пожарникам, у которых не хватало сообразительности оценить чувство юмора трехлетнего малыша. Не дожидаясь маминых возражений, набираю номер «Скорой помощи», на удивление быстро откликнувшуюся, называю адрес, фамилию и запинаюсь на возрасте больной. Тихонько засмеявшись, мама шепотом подсказывает мне, что она родилась еще в прошлом веке — шестого июня тысячи девятьсот семидесятого года. Вот те на, она же ненамного старше Учителя, а выглядит гораздо взрослее. А с датой рождения, конечно, я дал маху. Чувствуя мое смущенье, она задумчиво произносит, обращаясь ко мне:
— Знаешь, ведь самое главное, когда ты любишь… Хотя то, что тебя любят — это тоже приятно.
— Мамулечка, можешь не сомневаться — я тебя очень и очень люблю. Может, приляжешь, пока врачей нет?
Наплевав на свое святое предназначение и клятву Гиппократа, «Скорая» явилась вовсе не скоро. Первая помощь состояла в том, что звонком своим врачи разбудили задремавшую было маму.
— Эскулапы прибыли, — вспомнил я мамины шутки.
В дверях я с изумлением разглядываю женскую фигурку в белом халате. Если бы не одеяние и очки на носу ее вполне можно принять за девчонку, взявшуюся разыгрывать меня. Мужичок с потрепанным докторским чемоданом и сивушным перегаром, однако, возвращает меня к суровой действительности.
«Девочка» в халате между тем представляется:
— Вы не переживайте, просто я очень молодо выгляжу. А вообще я дипломированный врач и закончила первый медицинский с отличием. У меня опыта работы только на «Скорой» не меньше пяти лет. Кстати, теперь, когда вы ознакомились с моими анкетными данными, могу я пройти к больной? — и она, деликатно вытерев ноги о половичок, проходит в мамину комнату.
Я сторонюсь, пропуская их в квартиру, а вместе с ними и специфические запахи больницы. До бабушки, наконец, дошло, что у мамы не просто грипп, и она, забившись, сидит на кухне и молится перед своей крошечной иконкой, которую всегда носит с собой.
Присев на кровать к маме, юный доктор заводит разговор, как бы между прочим, устанавливает контакт с больной.
— Мы уже не надеялись достучаться, решили, что получили ложный вызов.
— Это Артемка, наверное, твоя вина, я-то прикорнула после валерьянки, а тебе, видать, телевизор помешал.
— У такой молодой мамы такой взрослый сын? — продолжает контачить доктор, возясь со стетоскопом. — Я так поняла, что жалуемся на сердце?
Мама обреченно кивает головой и в комнате повисает тишина, словно бы в ожидании приговора. Мамино давление явно не удовлетворило врача, потому как она укоризненно глянула на меня. Но вот и приговор:
— И давно у вас болит сердце, Надежда Артемовна? — не нравится мне ее тон, и выражение лица не добавляет оптимизма.
— Нет, всего с неделю.
— Тяжелая работа? Стресс?
— Да, доктор… Скорее, стресс…
— Больно изящно сказано — стресс. Какие-то черномазые ублюдки напали на ее — вот и все! — Я не могу иначе говорить об этих тварях, пригвоздивших мою мать к кровати. — Черное отродье.
— Артем, что за выражения? — мама приподнимается на подушке.
— А черные это у нас кто? — «девочка» беспомощно хлопает своими моргалами. — Негры? Их, вроде, в Москве не так много. В Африке, куда больше, — она еще острить пытается.
— Если бы! — меня уже несет. — Это наши замечательные кавказцы, больно загостившиеся в Москве. Да так, что обратно в горы — в среду естественного обитания никак их не выпереть.
— Зачем же ты так, сынок… — Это «эскулап» с «перегаром» вступает в бой. Господи, небось, он тоже примется меня уму-разуму учить. — Вон, у нас доктор тоже из Дагестана. Чем она хуже наших москвичек, которые меньше, чем за сорок тысяч в месяц из дома выходить не хотят?
Насчет москвичек это он, конечно, зря. Не будь мамы, наша дискуссия приняла бы иной оборот. Но у мамы-рефери свое мнение: