Я пожимаю плечами, не рассказывать же, что книжки люблю читать с детства, только вот в библиотеке никогда ничего стоящего нет, вот и приходится «Отверженных» по сотому разу перечитывать вместе с «Нищетой и блеском куртизанок»:
— Ну, телевизор смотрю, гуляю, иногда по Интернету брожу, еще люблю в сетевые игры выигрывать.
Насчет того, что «люблю не играть, а выигрывать» я в одной умной книжке вычитал. Эта фраза Михаилу явно пришлась по душе:
— Выигрывать любишь? Выигрывать — это хорошо. А сам по национальности — кто? — Учитель даже слегка напрягся, задавая этот вопрос.
— Русский я, кем же мне еще быть?
Я вроде теряюсь от неожиданности. Вопрос как вопрос. Но, я, честно, никогда над ним не задумывался.
— Да, тут ты прав, кем же еще быть такому мужику, как ты, если не русским. Гордишься?
«Нет, он все-таки улавливает, что у меня роется в голове». Мы теперь скрещиваемся взглядами — глаза в глаза. Меня впервые в жизни назвали мужиком, небось, шутит. На лице Учителя крупном, скуластом, сжатом нет и тени усмешки.
— Конечно, горжусь, мы же круче всех на свете.
Он поднимается с дивана, подходит к столу, произносит медленно, задумчиво глядя на экран новехонького компьютера, как бы обращаясь к самому себе:
— Молодец Федор, доброго нам бойца привел. Я думаю, нам с тобой будет по пути.
И тут же следуют конкретные вопросы:
— Живешь с матерью? Она кем работает? — я вижу, что он хочет сделать для себя какие-то выводы.
— Инженером в НИИ, — морщусь я, да ничего тут не поделаешь. Мамкин институт я ненавижу, она на него горбатится-горбатится, а отдачи никакой. Зарплаты у нее — кот наплакал, чертежи для тупарей со всей Москвы ночи напролет чертит, тем и живем. А иначе совсем тяжело пришлось бы.
— Не беда, наступит день, когда ты твердо встанешь на ноги, будешь сильным и надежным. И мамке твоей не придется горбатиться ночами. — Он вновь читал мои мысли, самые сокровенные.
— Башка у тебя варит, и мысли правильные, а вот мускулы надо подкачать — цены такому мужику, как ты, не будет. Я с Никитой поговорю, чтобы он на тебя особое внимание обратил на тренировках.
— Правда?
— Правда-правда, только ты учти: у нас в клубе не пьют, не курят и не сквернословят. Увижу с сигаретой или выпивкой, услышу, что материшься — вылетишь отсюда в ту же секунду, понял?
— Понял, — я отвечаю по-военному четко, и вижу: это ему тоже понравилось.
— Свободен, — он командует так, что хочется выйти из его кабинета чеканным шагом, как на уроках военной подготовки.
Я выхожу от Михаила в приподнятом настроении. Со мной происходит что-то странное, может, оттого, что в меня поверили, а, может, я впервые почувствовал, что кому-то нужен. И эти новые доселе неведомые мне ощущения придают силу, уверенность. Федька дожидается меня в соседней комнате, ему явно не терпится услышать мой рассказ. Я бросаюсь к нему:
— Федька, да ты молоток! Жаль, что ты раньше меня сюда не привел!
— Я же говорил, что тебе здесь понравится! То ли еще будет, когда ты и с нашими ребятами познакомишься, — он сияет как медный таз, довольный тем, что его ожидания оправдались.
— Учитель сказал, что я должен буду походить в спортзал. Для общего развития.
— Забылся? Для тебя он не Учитель, а Михаил Васильевич, — Федор посуровел. — Пока у тебя не было посвящения.
— Посвящение? — какое таинственное слово, из книг, что я читал в детстве, — а вот это поинтересней спортзала…
— Каждый последний день месяца, мы принимаем в наши ряды новеньких. Это и есть посвящение — особый день, особое доверие, особый обряд. Я, например, все лето просто так сюда приходил. И только тридцать первого августа приняли, в последний день лета. — Некоторые по полгода ходят, — заключает Федька, явно довольный тем, что он не из таких.
И все же я везунчик. Ничего вроде бы не произошло в моей жизни. Мама по-прежнему считает, что я после «Спокойной ночи, малыши» должен отправляться в постельку, ходит на работу каждый день, и поражается своим девочкам, умеющим делать вид, что работают. Бабушка все так же раз в два дня названивает из своей деревни, не уставая напоминать, что я должен правильно питаться, что без меня ей скучно, что у нее болит сердце, ломит в суставах, что Васька-алкаш опять избил свою жинку, а она снова побежала жаловаться участковому. Федька по-прежнему мой самый задушевный друг, а я все также пялюсь на Иру.
Я так же, как все предыдущие годы, жду конца уроков. Но теперь в этом ожидании появился некий смысл.
Мне не терпится попасть в «Красное кольцо» — так называется наша организация. Впереди у меня — главное таинство — посвящение, когда меня признают своим. Для этого я должен знать устав «Красного кольца» и исправно посещать тренажерный зал. В тренажерном за главного Никита. Причем, ребята тренируются по специальной программе — мне даже не разрешают остаться.
А устав по мне. Если коротко — все должны знать: Россия самая великая страна на свете и только русские могут решать ее судьбу. В клубе я общаюсь только с Федором, остальные «посвященные» не особо жаждут дружбы со мной, ну и я не лезу к ним.
Раз я провозился со штангой до самого вечера, чтобы хоть краем глаза увидеть, как это все происходит — собрания братства. Все, что я успел увидеть, это как пацаны рассаживаются на свои места — стулья, расставленные по кругу. В центре возвышалось простое деревянное кресло с высокой спинкой. Это место его, Учителя, соображаю я. На стене — опять же наш триколор, поодаль флаг Российской империи, каким он был до семнадцатого года, его я до сих пор видел только в учебниках по истории. На стеклянном стенде — герб России. По-моему, все это круто, я чуть было даже не закричал: «Вперед, Россия!» Но тут ко мне подошел Никита, просто положил мне на плечо руку:
— Еще насмотришься, поверь, — подталкивает к выходу, — а пока вали домой.
Я шагаю домой, и воображение рисует захватывающие картины посвящения, когда я стану полноправным членом братства.
Как говорится у классиков, ничто не предвещало грозы: правда, дни бегут гораздо быстрее, клуб становится родным пристанищем. Жара стоит жуткая, по телику подтвердили анормальность такой погоды для сентября. Мол, в Москве уже лет пятьдесят такого не наблюдалось. Ну, я думаю, лет пятьдесят тому назад в Москве много чего не наблюдалось. Например, такого количества приезжих — не то, чтобы они особо сильно мешают, но как-то не по себе становится. По дороге вспоминаю, что с утра ничего не ел, заворачиваю в продуктовый магазин, где тут же натыкаюсь на бутылки пива. Вот и замечательно! Если взять к пиву сухарики, то лучшего обеда не придумаешь: и сытно, и экономно. Признаюсь, у «Красного кольца», взглянув на сетку, в которой весело позвякивали бутылки, вспоминаю о запрете на спиртное. Ну, так ведь то спиртное, а в сетке всего-навсего пару бутылок «Старого мельника».
Да не тут-то было: Даня — охранник и секретарь в одном лице придерживался иного мнения о содержимом моей ноши. Он даже привскочил, а поскольку я никак не мог взять в толк, что же такое со мной приключилось, Даня буквально зашипел:
— Кати отсюда подальше! Выкинешь свои бутылки, тогда и возвращайся, — и стал подталкивать меня к выходу.
В общем, Дане было совсем не до шуток. Пришлось поворачивать оглобли назад. Выкидывать такое добро непривычно и чертовски жалко. Я лет с тринадцати пью пивко и первый раз добровольно отказываюсь от этого напитка. Но делать нечего. Через пару минут я со вздохом кладу свои бутылки рядом с ближайшим мусорным бачком. Остается еще понаблюдать за молниеносно возникшим оборванцем, который ошалело пялится на сокровище, неведомо как оказавшееся у него в руках. На обратном пути меня поджидает Федька, который, не произнося ни слова, вцепившись в мой рукав, волочет меня в туалет.
— Я тебя сюда привел не пивком баловаться. — И короткий хук под дых однозначно подтверждает высокую степень Федькиного разочарования.
— У вас, что общество трезвенников? — я начинаю злиться. Хотя догадываюсь, что не прав.