— Пага, Господин? — спросила девушка, опускаясь на колени подле низкого стола, за которым я устроился со скрещенными ногами.
Лицо девицы было покрыто слоем макияжа, с яркой помадой, броскими тенями и прочими ухищрениями рабской косметики. Лоб рабыни украшала капелька жемчуга на крошечной золотой цепочке. Из одежды ей оставили только лоскут желтого рабского шелка. Помимо ошейника ее горло украшали бусы, а на левой руке был нанесен орнамент в виде змейки. На запястьях девушки красовались несколько браслетов, два из которых, по одному на каждой руке, были заперты и имели защелкивающиеся карабины. Если их соединить, то сама она освободиться не сможет. На левой лодыжке позвякивали колокольчики, закрепленные на запертом ножном браслете.
— Да, — кивнул я, решив, что сегодня буду лишь пригубливать напиток.
Девушка встала, кротко опустив голову, и вдруг резко крутнулась на месте, заставив свой рабский шелка на бедрах взлететь в водовороте, а колокольчики на ноге весело забренчать. Бросив на меня лукавый взгляд своих подведенных глаз, она поспешила к прилавку за пагой.
Я же украдкой занялся изучением контингента собравшегося в таверне. Но никого из тех, кто следил за мной около нашего лагеря и по дороге сюда, так и не заметил.
Признаться, я думал, что они могли сделать свой ход снаружи, еще в переулке. Однако они почему-то этого не сделали.
Танец подходил к концу, и рабыня, которая вначале была «поймана в сеть», а теперь бывшая под полным контролем, связанная и взятая на поводок, демонстрировалась «охотниками» почетным гостям заведения. Теперь пленница стояла на коленях в центре сцены, а «охотники» изображали ликование от ее подчинения. Под заключительные аккорды мелодии, пленница покорно опустила голову. Зал взорвался оглушительными аплодисментами, мужчины яростно колотили себя по левым плечам ладонями правых рук. Затем раздался резкий, словно выстрел хлопок рабского кнута, и «охотники» стремительно сбросив с себя костюмы и отбросив палки, опустились на колени рядом с пленницей. Затем один из служащих таверны поднял со сцены сеть и набросил ее на них на всех. Больше не было «охотников» и их добычи. Теперь они все стали рабынями, попавшими в сеть. Под снова заигравшую музыку, все дружно встали и, как были под сетью, мелкими семенящими шажками торопящейся рабыни, убежали со сцены. Мужчины проводили танцовщиц не менее громкими, чем раньше аплодисментами.
Та же девушка, что принимала мой заказ, подошла ко мне с кубком паги в руках и встала на колени перед столом. Поцеловав кубок, она склонила голову между вытянутыми вперед руками, предлагая его мне.
— Пага, Господин! — сообщила она.
Приняв кубок из ее рук я поставил его на стол.
— Сипа, Господин? — спросила она, предлагая, конечно, себя, причем цена ее использования уже была включена в цену напитка.
— Ты можешь идти, — отослал ее я.
— Да, Господин, — не скрывая разочарования, вздохнула рабыня.
Конечно, далеко на каждый использует девушку, которая идет вместе с напитком. Многие мужчины, например, приходят в таверну просто, чтобы выпить, послушать и обсудить новости, встретиться с друзьями, да мало ли для чего еще. Некоторые вообще приходят сюда ради партии в каиссу. Впрочем, если человек заинтересуется какой-либо определенной девушкой, ему достаточно просто подозвать ее к своему столу.
Я присмотрелся к клиентам заведения, сидевшим вокруг сцены. Хотя большинство из них, несомненно, составляли горожане Брундизиума, граждане этого государства, хватало и других, в частности узнаваемы были гребцы с галер, пришвартованных в гавани, до которой отсюда было рукой подать, и солдаты из лагеря, раскинувшегося под стенами. Из солдат главным образом здесь были наемники, на которых Кос сделал основную ставку, но попадались и те кто, очевидно, был из регулярных полков.
В одной из стен главного зала имелось множество дверей. Несомненно, некоторые из них вели в приватные трапезные кабинеты.
Вот одна из этих дверей открылась, и оттуда выскочила соблазнительная, темноволосая рабыня, одетая в светло-коричневую тунику. Метнувшись к стойке, она схватила с нее сосуд с пагой, а затем осторожно унесла его в другую комнату, закрыв за собой дверь.
Я уже видел эту соблазнительную девка этим вечером. Я как раз возвращался от фургона Эфиальта, а она голая и со скованными за спиной руками, шла у стремени своего владельца, прикованная нему цепью за шею. Причем, мы с ней уже встречались раньше, и я отлично запомнил нашу прошлую встречу. Правда, в тот раз, несколько месяцев назад, она тоже была беспомощно прикована цепью, но не к стремени, а к столу своего владельца. Точнее, тогда, она даже не была рабыней юридической, более того, законность ее статуса, к ее великому сожалению, учитывая все то, что с ней было сделано, и во что она превратилась, всячески отрицалась ее владельцем. Однако, в этот раз она уже была не просто прирожденной рабыней, осознающей себя таковой и униженно выпрашивающей решения ее вопроса и утешения ошейника, но и явной рабыней, полностью и совершенно порабощенной по закону. А ведь когда-то ее звали Леди Кара из Венны. Кто-то, подслушав, ее пренебрежительные замечания об одном городе, доложил кому следовало. В результате, после изучения сказанного, капитан наемников из того города, проследил, чтобы она была доставлена голой и в цепях в его распоряжение. Вскоре ей пришлось изучить то, что значило оказаться во власти такого мужчины. В нашу прошлую встречу в его кабинете, я услышал как эта женщина, некогда пренебрежительно отозвавшаяся о его городе, и получившая основательный инструктаж относительно ее цепей, сама умоляла о клейме и ошейнике. И что же было сделано с нею? Фактически превратив ее в рабыню для удовольствий, какую можно купить на любом рынке, капитан оставил ее в своем городе в качестве простой домашней рабыни, или скорее, несмотря на то, чем она стала, продолжая лишать ее ошейника, простой пленной уборщицей, служанкой, простой домохозяйкой удерживаемой насильно. Однако судя по тому, что этим вечером я видел бывшую Леди Кару в положении рабыни показа у стремени ее господина и уже с клеймом на бедре, обычной меткой кейджеры, похоже, с тех пор он несколько смягчился и, принял во внимание ее жалобные мольбы о неволе. Там были и другие рабыни, следовавшие тонкой колонной за наемниками по дороге. Эти красавицы служили вьючными рабыням, несшими тяжести за своими владельцами. Одну из них, согнувшуюся под тяжелым грузом, возможно, несколько более тяжелым, чем у других, я узнал. Когда-то она была Люсилиной, любимой рабыней Мирона Полемаркоса с Темоса, кузена Луриуса из Джада, Убара Коса, и командующего южным крылом косианских сил. В действительности, прежде она была не только высокой рабыней и любимой невольницей Полемаркоса, но и его наперсницей. Таким образом, она была посвящена во многие тайны. Благодаря своей хитрости и его слабости, ей удалось заполучить большое влияние на него. В результате, эта Люсилина, оставаясь всего лишь рабыней, стала пользоваться такой властью в свите командующего, что даже свободные мужчины позорились, добиваясь ее расположения. В ее силах было повлиять на поддержку или гнев Полемаркоса, на продвижение и пренебрежение, на поощрение и позор. Но, обманутая и захваченная, она была тайно вывезена из косианского лагеря, в соседний город, оказавшись там в обычных цепях как обычная рабыня. После соответствующего ее статусу допроса, она была освобождена от всей ценной и имеющей отношение к делу военной и политической информации. После допроса у нее осталась только ее ценность, как женщины. Насколько я знаю, она была передана, как любая другая военная добыча, одному из самых последних солдат капитана, грубому и неотесанному товарищу самого низкого разряда, которому должна была служить в абсолютной и бескомпромиссной неволе, как одна из самых низких и самых простых гореанских рабынь. Наконец, я слышал, что тогда ее назвали Лючита. Трудно сказать, сохранилась ли за ней эта кличка, или ей уже дали новую. Точно так же я не знал, как могли бы сейчас звать прежнюю Леди Кару из Венны. Не исключено, что «Кара», вполне подходящее имя, на мой взгляд, для рабской клички. Однако знать этого наверняка я не мог, в конце концов, рабыню можно называть как угодно. Город, о котором прежняя Леди Кара столь неосмотрительно отозвалась пренебрежительно, прежде, чем оказаться под опекой капитана наемников, конечно, назывался Тарнбург. А город, в который доставили прежнюю Люсилину, прежнюю любимую рабыню Мирона Полемаркоса — Торкадино, в тот момент, удерживаемый все тем же самым капитаном наемников, Дитрихом из Тарнбурга, конечно.