Марк покинул лагерь, направившись к роднику, чтобы наполнить наш бурдюк водой. Испуганная Феба вопросительно посмотрела на меня.
— Можешь говорить, — разрешил я ей.
— Я люблю его, — всхлипнула она. — Хочу служить ему. За что он так ненавидит меня?
— Он ненавидит не тебя, — пояснил я. — Тебя он любит.
Взгляд девушки стал озадаченным, но ничего больше спросить она не успела. Через несколько инов вернулся Марк, помимо бурдюка принеся с собой легкое рабское ярмо, по-видимому, купленное где-то поблизости, возможно, даже у дежурного по месту хранения.
Парень довольно грубо, развязал плотно связанные запястья рабыни, и закрепил на сразу тяжело задышавшей и задрожавшей Фебе, принесенное ярмо.
— Вот так, будешь ходить в ярме, косианская шлюха, — усмехнулся он, разглядывая свою работу.
— Да, Господин! — отозвалась Феба, причем особого разочарования в ее голосе я не услышал, скорее нотки радости.
Судя по всему, эти нотки расслышал и ее господин, который тут же, в гневе, закрепил на спине рабыни и на ярме часть наших вещей, в конечном итоге, превратив девушку в хорошенькое вьючное животное. Само ярмо, конечно тяжелым не было, но его вес в сумме с массой навешенного груза уже не был таким уж незначительным для такой миниатюрной девушки как Феба. Но ей все равно придется вынести все это, и она это прекрасно знала.
— Надеюсь, у меня нет необходимости брать тебя на поводок? — строго спросил Марк.
— Нет, мой Господин, — заверила его рабыня.
Подняв с земли миниатюрную тунику, которую Ина принесла с собой из рабского лагеря, вытащив из щели между клетками, куда спрятала во время своего побега, я встряхнул ее, продемонстрировав Фебе.
В глазах девушки, едва она увидела этот крохотный предмет одежды загорелись огоньки нетерпеливой надежды. Даже такая короткая откровенная одежда сейчас казалась ей величайшей драгоценностью на свете. Конечно, я приберег это для нее.
— Вот, — сказал я Марку, — положим в один из мешков на всякий случай.
У меня даже мысли не возникло насчет того, чтобы предложить надеть это на рабыню. Гнев Марка и его отношение к Фебе ясно давали понять бесполезность этого предложения. По нему было видно, что теперь он хотел, чтобы она служила раздетой. К тому же она уже была прикреплена к ярму.
— Нет, — хмуро бросил Марк.
— Нет? — переспросил я.
— В этом у нас точно не будет потребности, — заявил он. — Если я захочу одеть ее, то найду для нее такую одежду, которая ей подходит и ясно всем даст понять, что она является самой низкой и самой презренной из рабынь. И в такой одежде она будет чувствовать себя еще более голой, чем просто голой.
— Но это тоже, уж точно не одежда сокрытия, — заметил я.
Уверен, в этой тунике Феба была бы очаровательно выставлена напоказ как та, кем она теперь являлась, то есть рабыня. На мой взгляд, такой короткий и открытой со всех сторон наряд, скорее возбуждающе подчеркивал ее прелести, чем скрывал их. По-моему Марку нечего было бояться того, что у кого-нибудь могло бы возникнуть сомнение относительно статуса носительницы этой туники. В действительности, одетая в это, она лишь со всей ясностью демонстрировала всем, в какой полной и глубокой неволе она находится.
— Сожги это, — потребовал Марк.
Пожав плечами, я бросил небольшой лоскут ткани в огонь. Некоторое время мы наблюдали, как она горела. У Фебы на щеках блестели мокрые дорожки. Эфиальт доставил ее сюда раздетой, конечно. Впрочем, обычно, даже если девушку доставляют одетой, то поставщик забирает предметы одежды с собой, в конце концов, это его собственность, которая тоже стоит денег, доставляет-то он рабыню, а не платяной шкаф. Кроме того, женщине с самого начала ясно дается понять, что она полностью зависит от своего нового владельца, даже в таких прозаичных вещах как одежда.
— Ну что, поводок потребуется? — снова поинтересовался Марк, когда от клочка шерсти остался лишь серый пепел.
— Нет, мой Господин, — сглотнув слезы, ответила рабыня.