Позже, отдышавшись, я аккуратно уложил еще постанывавшую невольницу на бок и, осторожно заведя ее руки за спину, скрестил ей запястья. Она вывернула шею так, чтобы можно было видеть меня все то время, что я связывал ей руки небольшим обрезком пеньковой веревки.
— Я связал тебя, чтобы твой хозяин, или любой другой, кто найдет тебя, решил, что Ты была использована, будучи полностью беспомощной, — пояснил я, и подтянув ее лодыжки вверх, скрестил их и привязал к уже связанным запястьями.
Женщину начала колотить дрожь, с которой она ничего не могла поделать.
— Но я же действительно была беспомощна, — осторожно сказала она.
— Ты даже беспомощнее, чем можешь себе представить, рабыня, — усмехнулся я. — Просто твоя истинная беспомощность является не следствием таких мелочей, как кусок пеньковой веревки, служащий лишь для того, чтобы удерживать тебя в положении, желательном для клиента и в течение определенного периода времени, она результат твоего состояния, твоей неволи.
Из глаз рабыни потекли слезы понимания, оставляя мокрые блестящие дорожки на щеках. Она закусила губу, стараясь удержаться и не разрыдаться.
— Ты принадлежишь, — добавил я. — Ты — собственность. Вы объект желания других.
Темиона все же не выдержала и зарыдала. Возможно, именно в этот момент она с куда большей ясностью, чем прежде, осознала, что такое истинная беспомощность рабыни, которая может быть взята где и когда угодно, по желанию другого, что она может быть куплена и продана, что она может стать имуществом любого, у кого есть желание и средства.
— Сколько твой владелец берет за пагу и за использование девки? — осведомился я.
— Один медный тарск, — ответила она, и я положил монету на ковер подле ее тела.
После этого я, покопавшись в своем мешке, извлек две полоски ткани.
— Вы завяжете мне рот, — догадалась Темиона.
— Так будет лучше, в том числе и для тебя самой, — пояснил я.
Сложив один лоскут несколько раз по вдоль, я положил получившийся жгут рядом с ее лицом. Второй кусок я скомкал в тугой шарик, который затолкнул ей в рот. Расширившись там, комок заполнил все свободное пространство, лишив рабыню издавать какие-либо звук кроме чуть слышного мычания. Заготовленным заранее жгутом я закрепил кляп на месте, завязав тугой узел у нее на затылке.
Не сводя с меня своих заплаканных глаз, невольница покрутила головой и подергала конечностями, пробуя на прочность узы, словно в надежде освободиться. Как соблазнительно она выглядела в этот момент! Мне даже понадобилось сделать над собой определенное усилие, чтобы оторвать взгляд от такого зрелища.
Задув лампу, и внимательно осмотрев сквозь щели в занавеске пространство вокруг палатки, я оставил рабыню в одиночестве. Улыбнувшись, а вспомнил медную монету, что осталась лежать на ковре в палатке, подле связанной рабыни. Это было правильно и полностью соответствовало ее статусу, а кроме того я заплатил за пагу и за ее использование.
Глава 3
Пленники
Стоя на вершине невысокого холма, я смотрел вдаль, на убегавшую на север узкую ленту грунтовой дорогой. Солнце пекло немилосердно, и даже налетавший временами ветерок не разгонял жары, а лишь поднимал пыль, противно скрипевшую на зубах.
Признаться, глядя на этот безлюдный пейзаж, трудно было поверить, что где-то на северо-западе, на берегу могучего Воска, шумит лагерь экспедиционных сил Коса, а где-то южнее, за Тэслитом, ближе к Хольмеску, разбит зимний лагерь их противников, куда более крупной и сильной армии, армии Ара. Там в строгом порядке установлены жилые палатки, а также склады с продовольствием и снабжением войска, которое многие небезосновательно считают самым крупным соединением на севере континента.
Полдень только-только миновал, солнечный свет резал глаза. Чтобы хоть что-то разглядеть приходилось смотреть из-под ладони. До самого горизонта не было видно ни пятнышка пыли, могущего свидетельствовать о наличие людей на длинной серой нитке, рассекавшей напополам сухую степь, бурую от покрывавшей ей сухой прошлогодней травы. Сверху этот унылый пейзаж покрывал высокий, голубой, безоблачный купол неба, казавшийся таким же пустым, как и дорога под ним.
Все это навевало тоску и чувство необыкновенного одиночества. Ну, что ж, в жизни воина иногда бывают времена, когда полезно побыть в одиночестве и подумать.
«Тот, кто не умеет думать, не является мужчиной», — так говорят кодексы. Впрочем, там есть продолжение, о том, что мужчиной не является и тот, кто кроме как думать ни на что другое больше не способен.