— Я отработать могу.
Глаз моргнул, и смотровое окошко бесцеремонно захлопнулось.
— Погоди! — закричал испуганный Руал. — Погоди, поторгуемся!
Окошко приоткрылось опять, и владелец голубого глаза сообщил сквозь зубы:
— На базаре торгуются, ты, оборванец! А у нас хозяин бродяг всяких не держит!
— Позови хозяина, — сказал Руал быстро.
— Сейчас, — мрачно пообещал владелец глаза. — Только разгонюсь вот посильнее… А ну, пошёл отсюда!
Руал попытался придержать захлопывающееся окошко — его больно ударили по пальцам.
Жеребец переминался с ноги на ногу за Руаловой спиной.
— Плохо дело, — устало сказал ему Руал.
Дождь усилился. Понемногу сгущались сумерки. Руал прижался щекой к окошку, пытаясь по слуху определить — здесь несговорчивый обладатель голубого глаза или уже ушёл. Дождь заглушал все звуки, а щелей в воротах не было. Частокол вокруг поселения был высок и снабжён остриями по верхнему краю.
Руал снова заколотил в ворота — просто так, безнадёжно.
К его удивлению, вскоре во дворе послышались голоса, среди которых выделялся уже знакомый. Оконце распахнулось, и другой глаз, пронзительный, карий, упёрся Руалу в лицо.
— А вот собак спущу, — негромко пообещал хриплый бас.
В этот момент Руалов жеребец, не выдержав, ступил вперёд и горестно заржал.
Карий глаз перевёл свой буравящий взгляд с Руала на облепленного мокрой гривой, охромевшего красавца-коня, оценивающе прищурился:
— Твоя лошадь?
Руал кивнул.
— Где украл? — поинтересовались из-за ворот.
— Я не… — начал было похолодевший Руал, но владелец карего глаза перебил его:
— Отдай коня — и ночуй, пёс уж с тобой.
Растерявшись, Руал только покачал головой — нет, мол, не пойдёт.
— Тогда пошёл вон, — отрезали из-за ворот и окошко наполовину прикрылось.
Жеребец и Руал посмотрели друг на друга.
— Погодите, — хрипло сказал Ильмарранен. — Так и быть, согласен…
Окошко с готовностью распахнулось, а следом взвизгнул железный засов и ворота приоткрылись тоже:
— Вот и ладненько… Конь-то всё равно краденый, и хромой, чего жалеть…
Руал промолчал.
Голубой глаз принадлежал, оказывается, щуплому веснушчатому парню-работнику, прикрывающемуся от дождя куском рогожи. Обладателем карих глаз был сам хозяин фермы — невысокий плотный человек неопределённого возраста. На его зов явился ещё один работник — парнишка лет пятнадцати; он удивлённо покосился на Руала, взял из его рук уздечку и повёл коня вглубь двора, где темнели многочисленные пристройки. Хозяйство, по-видимому, было внушительных размеров и процветало.
Хозяин ещё раз оглядел Руала, хмыкнул каким-то своим мыслям и велел веснушчатому:
— Отведи… Скажи, пусть его накормят, ладно уж… — И добавил другим тоном: — Про жеребца ни слова, шкуру спущу…
Парень вздрогнул, а хозяин добавил, как ни в чём не бывало:
— Да приглядывай за этим, как бы ни стянул чего…
— Я не вор, — сказал Ильмарранен.
Хозяин снова хмыкнул:
— Ладно, иди…
И Руал пошёл через широкий двор, следуя за неприветливым щуплым парнем, который мрачно что-то бормотал и натягивал на голову свою рогожку.
Наконец добравшись до места, Руалов провожатый потянул тяжёлую дверь, из-за которой выбился клуб пара, и недовольно показал на неё Ильмарранену. Руал шагнул чрез порог — и очутился в сладостном царстве жилья, сухом и теплом.
В печке бушевал огонь, рядом возилась немолодая уже, но крепкая и опрятная толстуха. Она обернулась на скрип двери, подбоченилась и вопросительно глянула на веснушчатого. Тот буркнул:
— Прибился вот на ночь… Хозяин велел накормить…
— Отчего ж не накормить, — приветливо отозвалась толстуха, — только ноги пусть оботрёт, а то извозился по уши, — и она указала Руалу на скамейку у стены. Молодой работник вышел, по-прежнему сердито бормоча.
Руал вытер ноги о тряпку у входа, прошёл через кухню и сел, где было указано. Колени его едва сгибались, спину невыносимо ломило, желудок мучили голодные судороги — а он был счастлив. Счастлив, что можно сидеть, привалившись к тёплой бревенчатой стене, не шевелиться и просто смотреть на огонь.
— Откуда будешь? — спросила кухарка, с любопытством за ним наблюдавшая.
Руал разлепил обветренные губы и отозвался:
— Из Мурра.
Кухарка ахнула:
— Из Мурра?! Да ты знаешь, где Мурр, а где мы!
Руал улыбнулся с трудом:
— Я готов бежать на край света… И убегу…
Толстуха отставила в сторону корзинку с овощами, которые чистила:
— Гонятся за тобой, что ли?
— Гонятся, — сообщил Руал с глубоким вздохом. — За мной по пятам следует несчастная любовь!
Кухарка, крайне заинтригованная, обошла широкий стол и подсела на краешек скамейки, повторяя сочувственно:
— Вон как… Вон как оно бывает…
Руал покачал головой, давая понять, что не намерен пока раскрывать свою тайну. Тогда кухарка спохватилась:
— Да ты промок до нитки… Погоди-ка…
Она вернулась через несколько минут с ворохом сухой одежды в одной руке и парой сапог в другой:
— На-ка, примерь… Должно подойти тебе…
Одежда была не новая, но чистая и искусно зачиненная. Толстуха отвернулась, чтобы не глядеть на одевающегося Руала, и это было очень кстати: ему удалось незаметно перепрятать статуэтку.
— Я тут за хозяйку, — рассказывала тем временем женщина, — и пошить, и постирать, и зачинить… На всё, бывало, и рук не хватит… Ты садись к огоньку, погрейся… И ужина дожидаться нечего — тут с обеда похлёбка осталась. Хозяин не любит, чтоб пропадало…
Руал натянул сапоги — они были великоваты.
— Да, — продолжала женщина, — муженёк мой пошире был в кости… Ростом такой же, а ножища здоровая…
— Ничего, — сказал Руал благодарно. — Спасибо.
Ужинали в просторной, просто обставленной столовой; работники и прислуга сели за стол вместе с хозяйской семьёй. Хозяин восседал во главе стола; под его сверлящим взглядом ёжились по рангу разместившиеся домочадцы: мальчик лет двенадцати — хозяйский сын, дочь хозяина, миловидная девушка с гладко зачёсанными светлыми волосами, далее кухарка и десяток работников — все молодые крепкие парни. В самом конце стола, на приставленной табуретке сидел Руал — в добротной крестьянской одежде, сам сейчас похожий на любого из них.
Никто не смел прикоснуться к ложке, пока хозяин не отправил первую порцию кукурузной каши себе в рот. Тогда раздался торопливый стук — работники спешили выловить лучший кусок сала из стоявших посреди стола общих тарелок.
Руал, утоливший первый голод на кухне, рассеянно жевал хлеб и наблюдал за едоками.
Кухарка то и дело задорно на него поглядывала — не разделяй их длинный стол, она, возможно, подсунула бы ему лишний кусочек. Веснушчатый голубоглазый парень, негостеприимно обошедшийся с Руалом у ворот, старательно его не замечал, остальные иногда косились с умеренным любопытством — больше всех интересовался парнишка, который увёл на конюшню герцогова жеребца. Мальчик, хозяйский сын, явно тяготился присутствием отца — сидел, горбясь, и нехотя ковырял ложкой в тарелке. Хозяйская же дочь за время ужина раз пять обменялась быстрым взглядом с сидящим напротив круглолицым темноволосым юношей, который дважды поперхнулся кашей.
Но вот хозяин крякнул и отодвинул тарелку. Все поспешно встали; опоздавшие на ходу запихивали в рот недоеденные куски хлеба. Руал поднялся тоже. Хозяйская дочь последний раз глянула на темноволосого, её брат громко икнул, а кухарка заговорщически подмигнула Руалу.
Работники ночевали в длинном низком сарае, прямо на усыпанном сеном полу, укутавшись в одеяла. Руалу отвели место у выхода, где сено было пореже и из-под двери тянуло сыростью. Вскоре сарай наполнился густым храпом здоровых и сильных людей, уставших после тяжёлой работы.
Руал лежал, глядя в тёмный потолок; ему представлялся герцог, вылетающий из спальни нагишом, но в собачьем ошейнике, и его челядь в полном сборе, встречающая своего господина немым вопросом, переходящим в трогательное сочувствие. Руал жёстко оскалился: вельможа приговорил себя, угрожая Маррану и привязав его к седлу. Расплата была сладостной и от этого не менее справедливой.