После полудня погода испортилась. Быстро сгустились нехорошие, свинцового оттенка тучи и наступило затишье — зловещее, многообещающее. Руал ускорил шаг — впереди виднелись первые дома незнакомого посёлка. В этот момент затишье оборвалось, как обрывается натянутая струна.
Рванул ветер, заметались придорожные деревья, силясь убежать и спрятаться, судорога прошла по золотому полю неубранной пшеницы, и поле это вступило в чёрную, непроглядную тень. Небо предстало вдруг в красивой сетке молнии, и в ту же секунду победно ударил гром. Руал пригнулся и побежал, но крупный ледяной дождь преследовал бегущего, молотил по спине, бесчинствовал и издевался, пока Ильмарранен, задыхаясь, не добежал до накрытого сверху рогожей стога сена и не врылся, как крот, в его душистые недра.
Молнии хлестали одна за другой, дождь свешивался с тёмного неба неровными, медленно шевелящимися космами. Внутри стога было сухо, через неправильной формы дыру Руалу был виден кусок дороги и край пшеничного поля, из золотого сделавшегося серым.
Небо потемнело ещё больше, сумерки сгустились, будто средь бела дня вдруг навалился вечер. Новая туча, явившаяся из-за реки, помедлила и разразилась жесточайшим градом.
Притихший Руал наблюдал со страхом, как пляшут ледяные шарики на размокшей, размытой дороге, как содрогается пшеница, как с треском лопаются придорожные лопухи. Потом туче наскучила игра, она выдохлась, отступила, град сменился дождём и сразу — дождичком, который вскоре утих совсем. Как ни в чём не бывало, явилось солнце, чтобы осветить печальные следствия беззакония, учинённого градом.
Руал выбрался из своего убежища — под ногами у него хрустнули тающие под солнцем льдинки. Всё вокруг имело жалкий, растерзанный вид.
Ступая, как по битому стеклу, он пошёл в сторону пшеничного поля. Пролетела прямо у него над головой невесть откуда взявшаяся крупная ворона, угнездилась на поникшей ольхе, каркнула хрипло.
Пшеничные колоски были измяты, изломаны, искалечены. Всё зерно высыпалось на землю.
— Они наслали на нас град! Они колдуны и чернокнижники! Спросите, почему их поля уцелели, а наши все погублены!
— Спросите… — хором загудела толпа.
— Почему туча обошла их угодья стороной? Почему мы должны теперь умирать с голоду?
— Колдуны! Колдуны! — кричали обозлённые, почерневшие от ненависти люди.
Площадь посреди посёлка была окружена линялыми, покосившимися заборами, под которыми роскошествовала зелёная, в рост человека, крапива. Оратор стоял на огромной бочке посреди площади, затянутый ремнём поверх круглого живота, сам похожий на бочку с одним обручем. Односельчане его, понёсшие в один день колоссальные убытки, толпились вокруг, наступая друг другу на ноги и горланя:
— Колдуны! Пчелятники — колдуны!
Человек на бочке вскинул руку:
— Разве мы не знали этого раньше? Разве пчелятники не катались в масле тогда, когда мы маялись в нищете? Разве не умер сынишка угольщика, искусанный их пчёлами насмерть?
— Правильно! — тонко выкрикнул женский голос. — Свекровь купила у них расписной горшок, поела из него и отравилась!
— А не надо было покупать, — откликнулась другая женщина, — все знают, что ихние горшки отравленные!
— Колдуны! — завопили обезумевшие люди.
Руал стоял в толпе, беспомощно оглядывался, не понимая, что происходит. Топотали расхлябанные башмаки, из длинных, обрамлённых грязной бахромой рукавов выглядывали видавшие виды кулачища. Похоже, жители этого большого, бедного, обделённого счастьем посёлка давно копили злобу на благополучных соседей. Наделавшая несчастий буря была последним звеном в длинной череде претензий, свар и хранимых обид.
Возмущение нарастало:
— У меня тётка ослепла от их мёда! — доказывал молодой долговязый парень, вертясь как волчок.
Руал не выдержал:
— Да перестань врать! Я сегодня ел их мёд и прекрасно вижу твою противную физиономию!
К нему обернулись:
— Ты что, из пчелятников?
Занеслись в воздухе тяжёлые кулаки.
— Да я путник, — примирительно буркнул Руал, отступая. Его оставили в покое.
Подпоясанный ремнём слез с бочки, и на неё забралась заплаканная женщина в когда-то нарядном, а теперь изодранном нервными руками передничке:
— Дети у меня… Дети… — и разрыдалась вдруг так горько, что, не в силах продолжать, тут же и спустилась снова. У Руала болезненно сжалось сердце.
Плачущую женщину сменила молодка в многоярусных бусах:
— Слушайте, соседи! У меня в огороде листика целого не осталось! Что же это, а? — А ихнюю земельку и не тронуло, только дождичком подмочило! Так что нам, ждать, пока эти колдовские морды пожар на нас нашлют или чуму? Да бить их надо!
— Бить! Бить! — завопила осенённая счастливой мыслью толпа.
— Бить, — продолжала женщина, — и хлеб ихний себе забрать, чтобы по справедливости было! А то гляди ж ты — только дождичком подмочило!
Руал озирался, вглядываясь в лица. Все были вдохновлены, все орали, всем было за что мстить. Руал вспомнил приютившую его вдову, голенастых девчонок и мальчишек-рыболовов.
На бочку тем временем вылез здоровенный хмурый человек, которого приветствовали криками:
— Скажи, кузнец! А ну, скажи!
Кузнец обвёл всех тяжёлым взглядом из-под щётками торчащих бровей.
— А что… скажи… — проговорил он неожиданно высоким голосом. — Я там своих парней послал горн раздувать… До ночи накуем пик железных, сколько успеем. На чернокнижника с голыми руками не попрёшь… А вы несите в кузню косы поломанные, мечи будут… Мы не ягнятки, вот что! Измываться не дадим!
Толпа загудела:
— Правильно! Хватит терпеть!
— Не достанет пик — с топорами пойдём!
— Бить пчелятников, бить!
Ильмарранена сильно толкнули в спину: кто-то пробирался вперёд, кто-то отходил, и образовавшийся водоворот вынес Руала так близко в бочке, что тяжёлые кузнецовы ботинки оказались у него прямо перед лицом.
— Бить колдунов, — подытожил кузнец, — завтра, как рассветёт, соберёмся у кузни, разберём оружие и вдарим! Хватит языками плескать, языком чернокнижника не проймёшь… Утром пики будут и мечи!
Толпа закивала, соседи хлопали друг друга по плечам, благословляя на бой. Бочка опустела, Руал видел вблизи её истоптанное днище, тёмные доски и ржавые обручи. При желании он мог дотронуться до неё рукой.
— У меня зять оттуда… — тихо сказали у него за спиной. — Никакие они не колдуны. У них тоже дети…
Другой голос перебил:
— А что мне до чужих детей? Лишь бы своих пять душ прокормить…
— Бить! Бить! — кричали отовсюду.
Руал смотрел в землю. Расправа, подумал он, одна большая расправа всех над всеми. Я расправился, надо мной расправились…
Вспомнились крутые бока глиняных горшков, расписанных цветами и пчёлами. Ровные ряды ульев…
Он опомнился, уже стоя на бочке. К нему разом повернулось две сотни голов, настороженно нахмурились брови, презрительно оттопырились губы.
— Опомнитесь, — сказал Руал, — какие они колдуны. Я странник, я был там и видел. Они не виноваты, вы же сами знаете!
— Вон! — крикнул кто-то один, и сразу его крик подхватил десяток голосов:
— Вон! Пошёл вон, приблуда!
— Остановитесь! — крикнул Руал. Его схватили за ноги сразу несколько человек. Бочка пошатнулась.
— Оста… — кричал Руал, уже видя, как в дом вдовы врываются громилы с железными пиками и белыми от ненависти глазами. Как разлетаются ульи, падают в пыль расписные черепки…
— Люди! — закричал Ильмарранен, осенённый внезапной мыслью. — Бойтесь знамения! Я гадальщик и ясновидец, бойтесь знамения!