Потом ненадолго стало тихо, и мальчишка спросил шёпотом:
— А правда, что вы когда-то остановили чуму?
Я тут же вынырнул из дремоты.
— Мне учитель рассказывал, — пробормотал мальчик, будто смутившись.
Ларт не ответил — во всяком случае, вслух не ответил.
Я снова закрыл глаза. Чума. Я был ещё совсем малышом, окна занавешивались рогожей, нас, детей, не выпускали на улицу, и дни слились в один долгий бред… А потом чума исчезла внезапно и необъяснимо, и в нашей семье умерли только дядька с женой, разом осиротив моего двоюродного брата, любителя рыбы…
— Слушай, Марран, — начал было Ларт, и все мои воспоминания мгновенно оборвались.
— А? — удивился мальчик.
Зависла пауза. У меня не осталось сна ни в одном глазу.
— То есть Луаян, — проговорил Ларт глухо. — Я хотел сказать — Луаян.
Стало тихо — и очень надолго. Далеко, в посёлке, переругивались собаки.
Потом я, наконец, в очередной раз провалился в тяжёлый сон, и, очнувшись, застал уже совсем другой разговор:
— …У неё часто зубы болят, я ей зубную боль заговариваю, а она меня подкармливает… — неторопливо рассказывал мальчишка. — Они все хорошо ко мне относятся, только вот не принимают всерьёз… Это и понятно. Я совсем сопливый был, когда сюда попал… — Он добавил что-то совсем тихо, я не разобрал.
— А дальше? — сумрачно спросил Ларт. — Что ты будешь делать дальше?
— Подожду, пока они привыкнут, что я теперь тут хозяин… Подучусь, соберусь с силами, выйду на площадь и вызову гром.
— Хочешь, чтобы тебя боялись?
— Нет… Просто пусть они знают, что я уже не ребёнок, — в голосе мальчишки скользнуло упрямство.
— А, — усмехнулся Ларт, — хочешь быть сильнее?
Мальчишка помолчал. Потом спросил шёпотом:
— А разве это плохо?
Снова стало тихо; они сидели у стола, теперь уже без света. Ларт медленно сказал наконец:
— Поедем со мной. Здесь тебе будет слишком трудно.
Мальчишка вздохнул, скрипнул креслом и ответил не сразу:
— Не могу… Не могу оставить Учителя одного.
Близилась осень, и вода в озере лежала пластами — в нежное парное молоко вдруг врывалась пронзительная осенняя струя, от которой Ильмарранен вздрагивал, фыркал и плыл быстрее.
Круглое как тарелка озеро сплошь окружено было лесом — сейчас стволы корабельных сосен подсвечивались закатным солнцем и горели красным, как восковые свечи. Руал заплыл на самую середину и слушал, как блаженствует в воде его натруженное за день тело.
Сегодня он переколол полсарая дров и накопал три мешка крупной желтоватой картошки, и помогал носить корзины с яблоками, и много ещё трудных и почётных дел взял на свои плечи. Его никто не заставлял — сам напросился. Не зря же, постучавшись на одну ночь, он жил в избушке над озером уже вторую неделю.
Избушка стояла, окружённая стволами, как колоннадой. Вся она, до последней щепки, сложена была руками своего хозяина по имени Обри. Он же расчистил место для огорода, повыкорчевал пни и переехал сюда из деревни вместе с молодой женой. Сейчас у кромки озера носился по колено в воде их пятилетний первенец.
— Эй! — время от времени звал мальчишка и махал Ильмарранену рукой. — Остоложно! Не плыви далеко, водяной утащит!
Руал повернулся, наконец, и поплыл к берегу. Меркли закатные краски, синие сосны отражались в озёрном зеркале, Ильмарранен разбивал их отражения ударами рук по воде. У того, противоположного берега, робко вякнула первая лягушка.
Малыш был на берегу уже не один — его мать, жена Обри по имени Итка, извлекла мальчишку из воды и теперь обувала, вытирая маленькие озябшие ноги полотняным полотенцем. Она отвернулась, чтобы не смотреть, как Руал будет вылезать из воды.
Ильмарранен отошёл в сторону и оделся. Лягушки у того берега по очереди выдавали рулады, будто настраиваясь перед ответственным концертом.
— Устал? — спросила Итка, улыбнувшись Руалу. — Дров теперь на полгода хватит…
Малыш танцевал вокруг матери на остывающем влажном песке.
Руал улыбнулся в ответ.
— Сейчас Обри вернётся, — сказала Итка. — Я уже управилась, ужин готов, хлеб ещё остался, а завтра новый испеку…
Обри был удачливым охотником и незаурядным рыболовом. Огород, ухоженный маленькими Иткиными руками, три яблони, корова, куры — а муку приходилось покупать в посёлке.
— Мы с Руалом сегодня молодцы, — сказала Итка сыну. А ты, Гай?
Тот воодушевлённо закивал и, не в силах сдержать беспричинной радости, умчался по берегу, высоко подпрыгивая и повизгивая от полноты чувств.
Итка присела на ствол поваленного дерева, старого, лишённого коры. Устало вытянула ноги, посмотрела на тот берег — лягушки гремели слаженным хором — и тихо засмеялась вдруг:
— Знаешь, у Обри шесть братьев… И все женились по воле отца. Плакали, локти кусали, а ни один не воспротивился… — тут она улыбнулась так гордо и значительно, что Руал догадался — с Обри было по-другому.
— Его отец, знаешь, какой? — продолжала с той же улыбкой Итка. — Вот так, — и она сжала крепкий кулачок, показывая, какой у Обри отец. — У него ферма, три дома в посёлке, стадо, прядильня, красильня и персиковый сад. Семь сыновей, Обри младший. Одних работников сотня… И ни одна душа, представляешь, ни одна собака никогда не смела ему перечить. Ну слова молвить поперёк не смели, просто слова сказать!
Она раздухарилась, даже в сумерках Руал видел, как пылают её щёки и горят глаза. Помолчала, улыбаясь каким-то своим мыслям, и продолжала с едва сдерживаемой похвальбой:
— А Обри сказал, что на мне женится. Ужас, что было! Только Обри и не подумал сдаваться. Он младший… Старик на стенку лез. И первый раз в жизни вышло не по его воле… Выгнал он Обри из дому, выгнал и проклял нас. Бабы старые каркали — не будет вам счастья. А только вот!
Из сгущающейся темноты с какой-то песенкой вылетел Гай, бесцеремонно взгромоздился на Руала верхом:
— Но-о, поехали домой!
Обри, что спускался уже от избушки, засмеялся и крикнул с притворной суровостью:
— Хозяин пришёл, где же ужин?
Гай свалился с Руала и кинулся на шею отцу:
— Папа, ты зайца пйинёс?
Уводя мальчика в дом, Обри завёл длинную историю о зайце, хитростью избежавшем участи попасть в жаркое. Идя следом, Итка смотрела на их спины с нежностью, переходящей в поклонение.
Далеко отсюда темноволосая, усталая женщина сидела перед лоскутком с каплями крови, и удивлялась тому, как ярко, как ровно они светятся, и нет-нет, а в душе её царапалось что-то, похожее на обиду — неужели сейчас ему может быть так хорошо? С кем же? Не может быть…
Утром Обри не пошёл на охоту. Все вместе позавтракали за летним, вынесенным на крылечко столом. Гай обожал сироп, приготовленный отцом из мёда диких пчёл, и то и дело протягивал опустевшую чашку к кувшину. Обри мазал хлеб сметаной, посыпал сверху солью и отправлял в рот, закусывая луковицей. Итка накидала хлеба в кружку с молоком и время от времени ухитрялась скормить ложечку сыну, отгоняя подбирающихся к медовому сиропу ос. Молоко делало подбородок Гая похожим на кремовый пирог, Итка ловко подхватывала на лету падающие капли, малыш корчил рожицы, Обри укоризненно качал головой.
Руал смотрел на них, жевал поджаристую корочку и рассеянно улыбался в осеннее, плотно-синее небо. Ему ещё ни разу в жизни не доводилось бывать героем пасторали.
— Ещё! — потребовал Гай, подставляя чашку.
Обри плеснул ему медового сиропа, малыш схватил чашку двумя руками. В эту минуту Итка сбила осу, кружащуюся над лицом мальчика, оса шарахнулась и, падая, угодила прямо в чашку.
— Гай! — крикнула Итка испуганно, но малыш уже пил, жадно, большими глотками, и прежде, чем мать успела выхватить у него чашку, случилось страшное.
Гай вдруг широко раскрыл глаза, глубоко вдохнул и закричал, разинув рот. Оса ужалила его в горло, там, изнутри.
Упала на стол и покатилась чашка с медовым сиропом. Отлетела в сторону табуретка, на которой сидел Обри, схватила ребёнка Итка, принялась дуть ему в рот, чтобы хоть как-то уменьшить боль. Руал, пытаясь помочь, ринулся наливать воду в кружку:
— Может, воды… Может, вода поможет…
Но Гай не мог глотать, не мог уже кричать — он только широко раскрывал глаза, из которых катились крупные слёзы.
А тем временем в горле ребёнка, там, куда укусила оса, стремительно росла опухоль. Мальчик стал задыхаться.
— Обри! — крикнула Итка. — Коня, в посёлок, врача, скорей!
Ни один врач не успел бы спасти Гая. Лицо его уже заливалось синевой, глаза закатывались — ребёнок умирал, умирал здесь, сейчас, в муках удушья, на руках у матери.
— Сынок! — рыдала Итка, пытаясь вдохнуть ему воздух в рот. Обри побежал-таки за лошадью — безумие, до посёлка полчаса бешеной скачки. Мальчик умрёт через несколько минут.
Гай хрипел, Итка билась над ним, не в силах помочь, а Руалу вдруг явилось видение.
Он увидел сводчатую комнату, где поблёскивают на полках корешки фолиантов, стол, заваленный кипами книг, самоуверенного подростка за столом и ещё кого-то — Ларта Легиара! — бросающего на стол перед подростком массивный том.
— Ну зачем мне это надо? — оттопыривал губу мальчишка. — Ты из меня лекаря хочешь сделать? Да я пару заклинаний ляпну, и какой лекарь со мной сравнится?
— Ты что, читать не умеешь, Марран? Кому будет хуже, если ты хоть чуточку поумнеешь? — допытывался Легиар.
На первой странице был нарисован голый розовый человек, испещрённый кружками и надписями, дальше тот же человек как бы изнутри, потом сердце, коричневая печень… Не то. Было же что-то, иначе зачем это вспомнилось? Надорванная страница… Роды… Небо, при чём тут роды? Они молоды, у них ещё будут дети… «Бабы старые каркали — не будет вам счастья»… Что там было ещё, в этой книге, которую я не хотел читать?!
— Сыно-ок, сыно-ок… — голосила Итка. Блуждающий взгляд Руала упёрся в нож на столе.
Столовый нож.
Вот что там было — ребёнок, больной дифтерией. Он не мог дышать, и тогда скальпелем…
Руал протянул руку и взял нож со стола. Рукоятка удобно легла в ладонь.
Небо, я не сумею. Я никогда не делал ничего подобного.
Я боюсь крови.
Я буду просто убийцей.
— Дай мне его, Итка, — сказал Руал чужим голосом.
Она не услышала, или не поняла. Тогда он сказал громче:
— Я знаю, что делать. Дай мне ребёнка.
Он отобрал у неё мальчика и положил на траву. Гай был без сознания. Нет, не здесь. В доме. Только в доме.
Он поднял безжизненное тельце и бегом направился в дом. Итка преградила ему путь:
— Куда ты его несёшь?!
— Я спасу его, ясно? — заорал он в ответ, отбросил Иткины руки и вошёл.
На кровать? Нет, на стол…
Нож прыгал в его мокрой руке. Кажется, здесь, на шее…
— Не-ет! — закричала Итка и схватила его за руку, вцепилась в лицо. — Не режь, не трожь негодяй, мясник!
Руал стиснул зубы и отшвырнул её к стене.
— Обри! — изо всех сил закричала она.
Руал подхватил мальчика и кинулся по лестнице наверх, на чердак. Его схватили за ногу, он отбился, ворвался в чердачную комнатку и задвинул за собой засов. Небо, ребёнок-то жив ещё?
— Обри, Обри! — надрывалась Итка.
Здесь, на шее. И рисунок был в книге. Но он может захлебнуться кровью.
А если не попробовать, он умрёт наверняка! Может быть, он уже умер!
И Руал провёл ножом по горлу мальчика.
Ещё. Ещё. Небо, сколько крови. Ещё. Убийца. Давай. Не хлопнуться бы в обморок. Ещё…
Тяжёлые удары обрушились на дверь. Обри крушил её молча, отрешённо, отчаянно.
— Кровопийца! — кричала Итка. — Убей его, Обри!
Трясущимися пальцами Руал раздвинул разрез на шейке ребёнка. Огляделся, поискал глазами… Полки на стенах, банки, лопаты и грабли в углу, метла, масляная лампа… Жестяная воронка. Скорее.
Он ещё раздвинул разрез и узким концом ввёл в него воронку. Так. Так.
— Людоед! — рычал за дверью Обри.
Дверь трещала, поддаваясь.
Неужели Лартова книга врала?!
И тут мальчик захрипел.
Вздохнул.
Он дышал через дыру в горле, дыру, исходящую кровью, и через воронку, открывшую доступ воздуху. Вдох. Хрип. Он может захлебнуться. Выдох. Дышит.
Упала дверь. Влетел Обри с безумными, белыми глазами. Увидел окровавленного ребёнка с воронкой в горле и зашатался.
— Он дышит!! — закричал Руал. — Посмотри, он же дышит! Он дышит!
Обри тяжело шагнул вперёд, отбросил Руала, наклонился над мальчиком.
Ребёнок оживал, страшная синева сползала с его лица.
— Итка! — хрипло позвал Обри.
Вдвоём они стояли над своим первенцем, глядя, как поднимается и опускается его залитая кровью грудь.
Ильмарранен сидел в углу, глотал слёзы и повторял, не помня себя:
— Дышит… Он дышит. Он живой.
Лицо его исполосовано было Иткиными ногтями.