— Гай! — крикнула Итка испуганно, но малыш уже пил, жадно, большими глотками, и прежде, чем мать успела выхватить у него чашку, случилось страшное.
Гай вдруг широко раскрыл глаза, глубоко вдохнул и закричал, разинув рот. Оса ужалила его в горло, там, изнутри.
Упала на стол и покатилась чашка с медовым сиропом. Отлетела в сторону табуретка, на которой сидел Обри, схватила ребёнка Итка, принялась дуть ему в рот, чтобы хоть как-то уменьшить боль. Руал, пытаясь помочь, ринулся наливать воду в кружку:
— Может, воды… Может, вода поможет…
Но Гай не мог глотать, не мог уже кричать — он только широко раскрывал глаза, из которых катились крупные слёзы.
А тем временем в горле ребёнка, там, куда укусила оса, стремительно росла опухоль. Мальчик стал задыхаться.
— Обри! — крикнула Итка. — Коня, в посёлок, врача, скорей!
Ни один врач не успел бы спасти Гая. Лицо его уже заливалось синевой, глаза закатывались — ребёнок умирал, умирал здесь, сейчас, в муках удушья, на руках у матери.
— Сынок! — рыдала Итка, пытаясь вдохнуть ему воздух в рот. Обри побежал-таки за лошадью — безумие, до посёлка полчаса бешеной скачки. Мальчик умрёт через несколько минут.
Гай хрипел, Итка билась над ним, не в силах помочь, а Руалу вдруг явилось видение.
Он увидел сводчатую комнату, где поблёскивают на полках корешки фолиантов, стол, заваленный кипами книг, самоуверенного подростка за столом и ещё кого-то — Ларта Легиара! — бросающего на стол перед подростком массивный том.
— Ну зачем мне это надо? — оттопыривал губу мальчишка. — Ты из меня лекаря хочешь сделать? Да я пару заклинаний ляпну, и какой лекарь со мной сравнится?
— Ты что, читать не умеешь, Марран? Кому будет хуже, если ты хоть чуточку поумнеешь? — допытывался Легиар.
На первой странице был нарисован голый розовый человек, испещрённый кружками и надписями, дальше тот же человек как бы изнутри, потом сердце, коричневая печень… Не то. Было же что-то, иначе зачем это вспомнилось? Надорванная страница… Роды… Небо, при чём тут роды? Они молоды, у них ещё будут дети… «Бабы старые каркали — не будет вам счастья»… Что там было ещё, в этой книге, которую я не хотел читать?!
— Сыно-ок, сыно-ок… — голосила Итка. Блуждающий взгляд Руала упёрся в нож на столе.
Столовый нож.
Вот что там было — ребёнок, больной дифтерией. Он не мог дышать, и тогда скальпелем…
Руал протянул руку и взял нож со стола. Рукоятка удобно легла в ладонь.
Небо, я не сумею. Я никогда не делал ничего подобного.
Я боюсь крови.
Я буду просто убийцей.
— Дай мне его, Итка, — сказал Руал чужим голосом.
Она не услышала, или не поняла. Тогда он сказал громче:
— Я знаю, что делать. Дай мне ребёнка.
Он отобрал у неё мальчика и положил на траву. Гай был без сознания. Нет, не здесь. В доме. Только в доме.
Он поднял безжизненное тельце и бегом направился в дом. Итка преградила ему путь:
— Куда ты его несёшь?!
— Я спасу его, ясно? — заорал он в ответ, отбросил Иткины руки и вошёл.
На кровать? Нет, на стол…
Нож прыгал в его мокрой руке. Кажется, здесь, на шее…
— Не-ет! — закричала Итка и схватила его за руку, вцепилась в лицо. — Не режь, не трожь негодяй, мясник!
Руал стиснул зубы и отшвырнул её к стене.
— Обри! — изо всех сил закричала она.
Руал подхватил мальчика и кинулся по лестнице наверх, на чердак. Его схватили за ногу, он отбился, ворвался в чердачную комнатку и задвинул за собой засов. Небо, ребёнок-то жив ещё?
— Обри, Обри! — надрывалась Итка.
Здесь, на шее. И рисунок был в книге. Но он может захлебнуться кровью.
А если не попробовать, он умрёт наверняка! Может быть, он уже умер!
И Руал провёл ножом по горлу мальчика.
Ещё. Ещё. Небо, сколько крови. Ещё. Убийца. Давай. Не хлопнуться бы в обморок. Ещё…
Тяжёлые удары обрушились на дверь. Обри крушил её молча, отрешённо, отчаянно.
— Кровопийца! — кричала Итка. — Убей его, Обри!
Трясущимися пальцами Руал раздвинул разрез на шейке ребёнка. Огляделся, поискал глазами… Полки на стенах, банки, лопаты и грабли в углу, метла, масляная лампа… Жестяная воронка. Скорее.
Он ещё раздвинул разрез и узким концом ввёл в него воронку. Так. Так.
— Людоед! — рычал за дверью Обри.
Дверь трещала, поддаваясь.
Неужели Лартова книга врала?!
И тут мальчик захрипел.
Вздохнул.
Он дышал через дыру в горле, дыру, исходящую кровью, и через воронку, открывшую доступ воздуху. Вдох. Хрип. Он может захлебнуться. Выдох. Дышит.
Упала дверь. Влетел Обри с безумными, белыми глазами. Увидел окровавленного ребёнка с воронкой в горле и зашатался.
— Он дышит!! — закричал Руал. — Посмотри, он же дышит! Он дышит!
Обри тяжело шагнул вперёд, отбросил Руала, наклонился над мальчиком.
Ребёнок оживал, страшная синева сползала с его лица.
— Итка! — хрипло позвал Обри.
Вдвоём они стояли над своим первенцем, глядя, как поднимается и опускается его залитая кровью грудь.
Ильмарранен сидел в углу, глотал слёзы и повторял, не помня себя:
— Дышит… Он дышит. Он живой.
Лицо его исполосовано было Иткиными ногтями.
— Я не забуду, — сказал Обри. — Я клятвой клянусь, что ты отныне мой брат и всё, что имею я, принадлежит тебе. До старости, до смерти ты можешь жить в моём доме. Всё, что ни попросишь, я исполню, хотя бы и ценой жизни.
По лужайке перед домом ходила Итка, покачивая на руках сына с перевязанной шейкой.
— Спасибо, — сказал Руал, следя за ней глазами. — Я тоже не забуду. Но мне надо идти. Мне всё равно надо идти.
Они помолчали.
— Где бы ты ни был, — сказал Обри, — помни, что здесь тебя ждут.
Руал подошёл к Итке с мальчиком. Гай широко ему улыбнулся, а Итка вдруг передала ребёнка мужу и упала перед Ильмарраненом на колени. Ему еле удалось её поднять.
Он вышел на дорогу, и когда дом скрылся за колоннадой сосен, кто-то вдруг явственно сказал ему, не то на ухо, не то изнутри головы: «Ай-яй-яй! Ты мне нравишься, удачливый Марран!»
Он вздрогнул. Он боялся этого. Ему снова показалось, что за ним наблюдают.
Мы покинули посёлок, когда солнце стояло уже высоко. Луаян не пошёл нас провожать, а у меня мороз продирал по коже, когда я думал об одиноком мальчишке в тёмном доме с могилой во дворе.
Мои глаза слипались, однако Ларт, не спавший ни секунды, был собран и сосредоточен. Он сразу же взялся править упряжкой, мою вялую попытку разговора пресёк и отправил меня в карету.
Под стук колёс я заснул, скрючившись, на обитых вытертых бархатом подушках. Сон мой был беспокойным и душным, я долго хотел проснуться и не мог. Наконец, мне удалось разлепить веки, и я увидел над собой мерно покачивающуюся парчовую занавеску на окне кареты.
Я разогнулся с трудом и сел, забросив ноги на противоположное сиденье. Болела голова, всё путешествие казалось бессмысленным и не было желания жить.
Я открыл окно и сунул голову в поток свежего ветра. Это немного меня взбодрило, и я решил перебраться к хозяину на козлы. Крикнул — ответа не было, тогда я поставил ногу на подножку, свесился из двери и посмотрел вперёд, на возницу.
На козлах, полуобернувшись ко мне, сидело ОНО. Я видел только жёлтые, сосущие глаза. Пальцы мои, вцепившиеся в поручень, свело судорогой, а ОНО ухмыльнулось и сказало сухим, царапающим голосом:
— Ну вот.
Тогда я сумел, наконец, заорать.
Я орал и орал, и ничего уже не видел перед собой, и отбивался руками и ногами, и сорвал нависшую над головой парчовую занавеску. В окно хлынуло солнце, и я, наконец, проснулся.
Карета замедлила ход и остановилась. Дверца резко распахнулась, на пороге стоял Ларт:
— Что?
Я смотрел на него бессмысленными глазами. Он взял меня за шиворот и встряхнул:
— Чего орёшь?
— Клюнула… — прошептал я в ужасе. — Она на меня клюнула!
Он насупился:
— Кто?
— Т… т… ретья сила, — выдавил я с трудом.
Он вздрогнул, нахмурившись ещё больше: