В кабинете царил всегдашний покой.
На длинном столе у стены лежали кисти, скульптурные ножи, стоял неубранный чайный сервиз – словно шумная вечеринка только-только разошлась. Всё в кабинете, казалось, окутано флёром старины. Косые лучи солнца, пробивавшиеся через бирюзовые шторы, образовывали холодную дугу. Там, куда не добирался солнечный свет, залегли глубокие тени, и из-за них освещенное пространство рядом с окном казалось еще более ярким, озаренным иномирным сиянием.
– Садитесь! Пожалуйста, садитесь!
Руди жестом пригласил всех усаживаться.
Люинь смотрела на друзей, занимавших места вдоль невысоких книжных стеллажей. Ее брат держался рядом с Чаньей. Сорин и Рунге устроились напротив них. Еще один молодой человек садиться не стал. Он прислонился к стеллажу. Другой уселся на полу и водрузил ноги на книжную полку.
Люинь поежилась. Всё это – даже позы ее товарищей – совпали с ее туманными воспоминаниями. Когда она была маленькая, она порой, тихо сидя в сторонке, наблюдала в точности такие сцены. Тогда в этой комнате тоже сидели молодые люди и взволнованно обсуждали разные темы за пределами реальности.
Люинь следила взглядом за собравшимися. Чанья, вертя головой, с любопытством рассматривала висевшие на стенах картины. Длинные волосы водопадом струились по ее спине. Сорин и Рунге читали названия книг в стеллажах и перешептывались. Руди стоял, опершись о полку стеллажа. Он был строго одет, выглядел красиво и уверенно улыбался гостям.
– Вы выбрали день для протеста? – спросил он у Чаньи.
– Пока нет. Думаем, выступим через четыре-пять дней.
– Как насчет воскресенья? – спросил Руди. – На этот день назначено заседание Совета, поэтому наше выступление привлечет больше внимания.
– А это не будет чересчур провокативно? – спросил Сорин с тревогой.
– Не переживайте, – ответил Руди. – Гарантирую: вам ничего не грозит. Вопрос только в том, хватит ли у вас храбрости встать с ними лицом к лицу.
Чанья вызывающе вздернула брови:
– А чего нам бояться?
Люинь ничего не сказала. У нее вообще не было желания говорить. На самом деле она оказалась в странной ловушке и находилась как бы в двух местах сразу. Происходившее рядом с ней казалось ей нереальным. Бежевые стеллажи были окутаны дымкой, сотканной из золотистых солнечных лучей, а фотографии на стенах оживали и отражали реальность. В воздухе звучал голос матери Люинь, ее черные глаза и черные волосы сияли и светились – так силен был пыл ее страсти. Напротив сидел отец Люинь, поставив локти на колени. Он кому-то что-то спокойно объяснял. Их силуэты накладывались на фигуры друзей Люинь, мать и отец смотрели сквозь нее. В комнате присутствовал еще один человек, мужчина по имени Артур. У него были курчавые волосы, он вел себя спокойно. Люинь его плохо знала, но запомнила, что однажды он погладил ее по голове и рассказал ей историю про Синдбада-Морехода. Их лица и фигуры парили в воздухе, словно прозрачные призраки. На полке рядом с окном стояли неоконченные скульптуры – путешественники во времени, странствующие уже десять лет.
– Мне всё равно, в какой день мы выразим протест, – заявила Чанья, в упор посмотрев на Руди. – Но я хочу знать: почему ты нам помогаешь?
Руди улыбнулся:
– Ты хочешь знать правду?
– Конечно.
– Одна из причин – мне кажется, что я в тебя влюблен.
Чанья фыркнула:
– Я тебе не верю. Но спасибо.
– Вторая причина в том, что я с вами согласен, – проговорил Руди, продолжая спокойно улыбаться. – Я уже какое-то время сам размышляю о реформировании системы, но всегда держал эти мысли при себе, боясь кого-нибудь оскорбить. Все проблемы, на которые вы указываете – отсутствие гибкости социальных институтов, излишнее следование единственному подходу, недостаток свободы личности и так далее – я согласен со всей критикой! Например, вы упоминаете о том, что административная система работает по принципу замкнутой электрической схемы. Но, на мой взгляд, не только администрация, но и все наши институты управляются по этому же принципу. Для отдельного человека свободы нет. От одной мастерской до другой – мы всего-навсего взаимозаменяемые запасные части, работающие в соответствии со своим назначением, а души нам не нужны. Чтобы сделать наш мир лучше, мы не должны делать вид, что не замечаем его недостатков.