Тем не менее на душе у Сорина не было легко. Отчасти – потому, что его тревога нарастала с каждой минутой. Отчасти – потому, что он видел: демонстранты начали действовать сами по себе. Настроение молодежи становилось всё более и более возбужденным. Толпа на площади стала походить на котел, в котором закипала вода, и к поверхности потянулись струйки пузырьков. Одни молодые люди сбились в небольшой круг. Другие принялись размахивать знаменами и транспарантами на краю площади, третьи выкрикивали лозунги, перемежая их с шуточками. Сорин понял, что уколы направлены на какого-то школьного учителя – протестовать против учителей школьники были готовы всегда.
Сорину не хотелось видеть всё это. Он выступал против открытой демонстрации и согласился принять участие в ее организации только потому, что на этом настояла Чанья. Она утверждала, что акция протеста станет ареной мирных дискуссий, местом, где люди задумаются о системе правления и о философии власти как таковой. Он всегда играл роль организатора в их компании, и другие ему доверяли. Он старался всё планировать заранее и никогда не любил нарастающий хаос. Сорин понятия не имел, знала ли Чанья, что всё случится именно так, и из-за этого он нервничал еще сильнее. «Неужели она нарочно ничего не сказала мне о том, как всё может сложиться?»
Кроме того, Сорин не знал о роли Руди в происходящем. Когда он видел, как Руди и Чанья обсуждают акцию между собой, он ощущал что-то вроде ревности. Раньше он ни разу не видел, чтобы на Чанью так влиял кто-то другой. Сорин понимал, что Чанья и Рунге надеются на то, что демонстрация вызовет большой шум – чем больше, тем лучше, но ему этого совсем не хотелось. На самом деле, он даже в том не был уверен, нравится ли ему речь Рунге. Он считал, что два вопроса – свобода постройки собственного жилища и устройство общества по типу электронной схемы – это совершенно разные дела. Сорин не был уверен в том, что их следует смешивать. Ему казалось, что этим можно все испортить. Он возлагал надежды на обсуждение, на достижение большей ясности, но чем дальше, тем отчетливее он понимал, что остальные его мнения не разделяют. Чанья была абсолютно и бесповоротно убеждена в том, что единственный выход – революция.
В данный момент Чанья о чем-то ожесточенно спорила с Люинь. Сорин стал проталкиваться сквозь толпу, надеясь поговорить с ними. Обе стояли к нему спиной и не замечали его. До него долетели обрывки их разговора.
– Почему ты мне не сказала? – требовательно вопросила Люинь.
– Решила, что ты не согласишься, – буркнула Чанья.
– Но почему? Зачем ты это сделала?
– Нам ведь нужна поддержка – разве нет?
У Сорина сжалось сердце. Всё было к тому, что Чанья всё знала. Видимо, Руди сообщил ей о своем плане – рассказать об акции Джиэль и прочим. А может быть, они с Чаньей всё придумали вместе. Сорин был настолько шокирован, что мимо его ушей пролетели другие слова девушек:
– Значит, на этот раз ты решила ему поверить? – спросила Люинь.
– Ты сама говорила, что надеешься, что я хотя бы разок кому-то поверю, – разве нет? – чуть смущенно пробормотала Чанья.
– Но… откуда взялась такая внезапная перемена?
– Считай, что это… нечто вроде страсти.
Чанья умолкла. Она явно не желала ничего обсуждать. Она наклонилась и начала толкать тележку с большим видеопостером через толпу к Рунге, чтобы оказаться ближе к центру митинга. Она опустила глаза, всем своим видом показывая, что не желает ни с кем ни о чем говорить. Сорин и Люинь наблюдали за ней, немного удивляясь ее силе и той живости, с которой она толкала тяжелую тележку.
«Она о Руди говорила? – гадал Сорин. – Неужели она вправду ему поверила из-за какой-то там “страсти”? Чанья всегда была так упряма и никому не доверяла. Почему же она поверила Руди? Потому что Руди говорил бесстрастно? Или потому, что он сделал то, что она сочла необходимым?»
Сорин посмотрел на Люинь. Она его совершенно не замечала и не спускала глаз с Чаньи. Люинь стояла, прижав ладонь к губам. Казалось, она глубоко задумалась. Люинь была в белом хитоне. Демонстранты придумали – нужно кому-то одеться так, чтобы это придало их акции дух Древней Греции. Люинь неподвижно стояла посреди возбужденной толпы в ослепительно-белом хитоне, и Сорину она сейчас напоминала персонажа из далекого прошлого, а не девушку – его современницу.
Только Сорин собрался заговорить с Люинь, как вдруг внимание всех собравшихся привлекла потасовка.
Сорин увидел, что повздорили два парня – кто-то из них наступил другому на ногу в тесноте. Ругались они громко, но ничего серьезного не произошло. Сорин с облегчением вздохнул.