На Земле сейчас такое множество самых разных движений, что порой мне трудно определить, какая у каждого из них цель. Но потом я осознаю, что я – всего-навсего еще один голос в этом шуме и гаме. Возможно, Марсу повезло больше. Те, кто идет более простой и чистой дорогой, всегда счастливее.
Напиши мне больше о том, что сейчас происходит на Марсе.
Люинь дважды перечитала письмо, подошла к окну и села на подоконник. Подтянув колени повыше, она обхватила их руками и стала смотреть на закат. Началась пыльная буря, на горизонте золото смешалось с чернотой. Солнце было почти невидимо за заполненным песком воздухом. Мрачное зрелище.
Люинь чувствовала себя изможденной, усталой от человеческой суеты. Она не понимала, есть ли у этой суеты конец и где он. Неужели одной группе людей суждено всегда останавливаться там, откуда другой группе суждено начинать? Ей никуда не хотелось идти. Она только надеялась, что сумеет ясно увидеть, как и почему всё происходит. А пока ее словно бы подхватили и швыряли из стороны в сторону ветры судьбы, и теперь ей хотелось, чтобы эти ветры оставили ее в покое, чтобы она сохранила неподвижность и наблюдала. Она была готова стать скиталицей, но теперь она и этого не хотела. Одного она желала – неподвижно сидеть до конца света.
Она вспомнила один особенный разговор с Рейни в больнице. Теперь эти слова обрели для нее особое значение.
«А что же такое для вас счастье?»
«Трезвомыслие, – ответил тогда Рейни, немного помолчал и добавил: – И свобода быть трезвомыслящим».
Глядя на горизонт, Люинь застосковала по Анке. Всякий раз, когда ей было одиноко, когда она чувствовала себя беспомощной, ей его не хватало. Бесконечно клубящийся песок и затуманенный лик садящегося солнца окутали Люинь, словно сценический занавес. Она была одинокой актрисой, сидевшей в огромном театре без зрителей. Ей хотелось отчетливо увидеть темноту, сжать сильную руку соседа, вместе с ней закутанного в волнующийся занавес. Она так тосковала по Анке.
Они видела его несколько дней назад. Он не пришел на митинг, и на Капитолийской площади тоже не появился. Люинь понятия не имела о том, чем он сейчас занят. Она спрыгнула с подоконника, чтобы позвонить другу, и позвонила, но ответа не было.
Рейни
Рейни проводил Люинь взглядом и вернулся в Зал Совета вместе с Чаньей и Сорином. Дебаты еще не закончились. Рейни отсутствуовал примерно час, но дело не особо продвинулось.
На правах архивиста-ассистента он провел двоих молодых людей к местам для наблюдателей. Автоматические видеокамеры, словно необычные глубоководные рыбы, дышали и снимали всё и всех под волнами речей – так, что их никто не замечал. Чанья и Сорин сели позади Рейни. Они с любопытством смотрели по сторонам, а он приглядывал за ними. Чанья выглядела сурово и раздраженно. Похоже, она всё еще злилась на то, что всё так обернулось, но старательно сдерживалась. Сорин же выглядел намного спокойнее, но тоже явно волновался. Его взгляд метался от Чаньи к подиуму и тому, что там происходило.
В Зале Совета горели все лампы. Особо ярко был освещен подиум, его края и место у микрофона сияли и привлекали к себе всеобщее внимание. Прожектора, установленные над бронзовыми статуями, окутывали каждую из них радужным столбом света. Лазерные голографические проекторы, установленные по всему залу, снимали трехмерное видео так, что в итоге все и всё выглядели в точности как в жизни. Небольшой подиум, на который выходили ораторы, был озарен четырьмя прожекторами. Всё выглядело так, словно они окружены мерцающими звездами. Солнце светило в зал через куполообразный потолок, но искусственное освещение полностью преобладало.
Все ораторы говорили страстно – невозможно было не разволноваться под взглядами сотен глаз и при таком ярком освещении. В данный момент выступал старик из фракции Землекопов, один из основателей республики. Он приводил примеры из истории, рассказывал всем в ярких подробностях, как город, построенный в пустыне, спас народ Марса. Он говорил о том, что та беззаботная жизнь, которая сейчас царит в Марс-Сити, – просто-таки рай в сравнении с колоссальными сложностями прошлого. По его мнению, покой и отдохновение, обеспечиваемые городом, являлись духом Марса, идеальной средой, в которой можно было посвящать себя поискам истины, садом Платона у подножия Олимпа. Отказ от этого означал бы обреченность душ на поиски среды обитания, которая людям не принадлежала и не годилась для них. Это было проявлением высокомерия и дерзости, за которое людям грозило наказание судьбы. Многие из старейшин и консерваторов в зале несколько раз прерывали речь этого оратора бурными аплодисментами. А когда он сказал про сад Платона, у многих на глазах выступили слезы, и настроение в зале стало возвышенным.