Боль вгрызалась в надежду и веру, но боль была одинока и необъяснима.
Анка верил в себя. Он никому об этом не говорил, но считал, что может себе доверять. Ему не нравились разговоры про спасение – спасение цивилизации, планеты, человечества. Нет, ни во что такое он не верил. Никакого спасения человечества не существовало. Нельзя было считать справедливостью случаи, когда кому-то давали погибнуть, чтобы спасти всех. Те, кто утверждал подобное, либо пытались обмануть других, либо накрепко обманули себя. Спасти можно было только конкретного человека. Вот и всё.
«Если нельзя спасти всех, какой смысл спасать кого-то одного?» – написал Достоевский в «Братьях Карамазовых». Но что ему ответил Камю? «Если нельзя спасти одного человека, какой смысл спасать многих?»
Анка начал уставать. Ветер усиливался, а его тело стало вялым. Крылья, на которые намело песка, стали проседать. Анка всем телом сражался с бурей, он смотрел вдаль, а закат угасал. Города всё еще не было видно. Он летел уже долго, а путь всё еще был далек. Анка расставил руки в стороны, обнял пустоту неба, как если бы обнимал надежду. Что-то сверкнуло, и он ощутил, что песок, словно бритва, резанул его по лицу. Придя в себя, Анка притянул руки к себе, закрыл ими грудь.
Он стал думать о Люинь. В последний раз вот так он летел вместе с ней, а сейчас был один. Он жалел о том, что не взял с собой маленький самолетик, подаренный ему Люинь. Жалел и о том, что ничего не написал ей. Возможно, подсознательно он опасался такого исхода, потому и не стал ничего сообщать Люинь. А теперь он об этом жалел. Он мог думать только о ней, только ее не в силах был забыть. Она спросила его, верит ли он в вечную любовь, а он сказал, что не верит. Он никак не думал, что Люинь, хоть она и была романтична, станет задавать подобные вопросы. Но она спросила, и его ответ ее расстроил. Но он вправду не верил ни во что вечное. Он верил только в то, что происходит здесь и сейчас. А она была не похожа ни на кого. Разве много таких, с кем можно было летать – рядом и всю жизнь? Она была единственной. Она навсегда останется в его сердце.
Тьма и песок наступали на него со всех сторон. Анка зажмурился, чувствуя, как его качают невидимые волны. Он собрал воедино всю свою храбрость, напряг все мышцы до единой и положился на надежду в море беснующейся бури. Открыв глаза, он увидел впереди голубой город.
Ганс
Ганс сидел рядом с Галиманом. В палате было тихо, как ночью в пустыне. Он долго сидел неподвижно, как статуя. Пожалуй, он был даже неподвижнее старика, лежавшего на кровати. Свет не горел, и тьма ночи скрывала всё. Безмятежный лунный свет словно бы обвивал две статуи легкой вуалью, дарил холодное утешение их безмолвной тоске.
«Галиман, ты мог себе представить такой исход?»
Ганс закрыл лицо руками, наклонился, оперся локтями о край кровати. Он не рыдал, не произносил яростных проклятий. Ему было так больно, что приходилось напрягать все силы, чтобы владеть собой. Старик, лежавший на кровати, выглядел исхудавшим и хрупким. Его редкие волосы разметались по подушке, к телу было присоединено множество тонких трубочек, тянущихся к многочисленным приборам.
«Жизнь обречена на то, чтобы наполниться сожалениями. Верно, Галиман?»
Ганс положил руку на плечо старика, как часто делал сорок лет назад. Его пальцы прикоснулись к костям. Казалось, в больничную рубашку облачен скелет. Ганс не стал убирать руку. Он словно бы надеялся передать телу старого друга свое тело и свои чувства, вернуть его к жизни. Но старик ничего не чувствовал.
Ганс осторожно убрал руку. Он встал, подошел к окну, распахнул створки и перегнулся через подоконник. Казалось, часы в палате остановились. Там, где заканчивалась жизнь, казалось, и время останавливалось.
Ганс не знал, как вспомнить последние сутки, самые важные двадцать четыре часа в его жизни.
Двадцать четыре часа назад он находился в Зале Совета, устало дождался окончания дебатов, а потом смотрел на то, как уборщики начали наводить в зале порядок. Он устал, но не огорчен, он волновался, но сохранял решимость. Он не знал будущего, но верил, что сделал всё, что мог.
Только что он повздорил с Хуаном.
«Мы должны послать спасателей к землянам», – сказал Ганс.
«Не нужно этого делать», – ответил Хуан.
«Почему?» – спросил Ганс.
«Они не похитили никаких важных секретных данных», – сказал Хуан.
Ганс не желал сдаваться, Хуан тоже.
Тогда Ганс приказал Хуану созвать срочное совещание всех руководителей Системы Полетов. Хуан неохотно согласился, хотя и настаивал на том, что в этом нет никакой необходимости. В это время Хуан еще не знал, что грузовой шаттл совершил вынужденную посадку. Только интуиция подсказывала ему: позволить землянам бежать было ошибкой.