Оставшись в Зале Совета, Ганс ждал Хуана и других руководителей. После царившего здесь еще совсем недавно шума и гама, в зале было как-то особенно тихо. Дурные предчувствия Ганса нарастали, хотя он всеми силами гнал их, считая, что это всё от усталости.
Он не знал, давно ли уже сидит здесь, но за это время перед его мысленным взором пролетело так много событий и этого дня, и всей его жизни. Он думал о старых друзьях, о четырех десятилетиях конфликта и дружбы между Марсом и Землей. Уборщики держались на расстоянии от него, не хотели его беспокоить. Ганс, глядя на их работу, чувствовал себя посторонним – зрителем, который следит за тем, как на сцене опускается занавес.
Он ждал Хуана и его подчиненных. Но вместо этого пришла ужасная новость. Ганс не в силах был поверить собственным ушам. Его руки сжали плечи вестового, как кандалы. Он потребовал подробностей – надеялся, что подробности позволят ему убедиться в том, что это неправда. Он так хотел, чтобы это было неправдой.
«Когда я увидел тело этого мальчика, Галиман… – Ганс резко отвернулся от окна и устремил взгляд на старика на кровати – …знаешь, как сильно мне захотелось, чтобы там лежал я, а не он?»
Он ударил кулаком по груди – словно только так мог успокоить свое сердце.
Он снова увидел это, опять к нему вернулись жуткие, но неизбежные воспоминания. Он не мог этого забыть, он не мог себе позволить забыть это. И он заставлял себя снова вспоминать эти ужасные чувства.
Парень лежал на одинокой кровати посередине комнаты. Стены были темно-синими и пропускали совсем немного солнечного света.
Он лежал в тени. Ганс медленно, шаг за шагом, подошел к нему. Он был укрыт белой простыней, и казалось, что он умер во сне, но вблизи стало заметно, как исковеркано его тело под простыней от множественных ударов и тяжких травм. Ганс приподнял простыню и заставил себя увидеть страшную правду. Потом он осторожно опустил простыню.
Тело парня походило на искореженную машину. Голова и лицо были разбиты до неузнаваемости. Руки и ноги были сломаны во многих местах, поврежденные ребра торчали из порванной кожи, как ножи. Несколько длинных красных рубцов напоминали раны, полученные в схватке, но Ганс понимал, что это такое: это были следы отчаянных попыток хирургов спасти парня. Но никакой возможности спасти парня, упавшего с неба, конечно же, не было. Все его кости были переломаны. А на куски тело не разорвало только потому, что он, ставший жертвой песчаной бури, был в скафандре.
Ганс протянул дрожащую руку, чтобы прикоснуться ко лбу погибшего, и его сотрясли беззвучные рыдания. Он дрожал, как осенний лист.
«Это я виноват. Галиман, ты понимаешь? Это я виноват!»
Ганс с такой силой нажал на подоконник, словно хотел вдавить его в землю.
«Умереть должен был я. В юности я представлял себе вот такую свою судьбу, но из-за того, что я утратил отвагу, он погиб вместо меня, из-за моей ошибки. Не говори мне, что это неправда. Это правда, и это я виноват.
Я обманывал себя, тешил пустой надеждой, но при этом я ничего не сделал. Я говорил о мире, об общении, но при этом позволил желанию завоеваний расти подобно сорнякам. Я думал, что можно остановить войну моими приказами, но, когда войско горит желанием воевать, разве я могу встать на его пути? И не Хуан в этом виноват. Он – всего лишь язычок ревущего пламени, а меня это пламя поглотило.
Когда мне сообщили о побеге землян, знаешь, что я в тот момент подумал? Я не подумал об их безопасности: я подумал только о том, как это происшествие скажется на переговорах с Землей. Я смотрел на этих двоих не как на людей, а как на некое средство. Анка не должен был погибать. Если бы мы сразу же отправили спасательные корабли, все остались бы в живых. О чем мы только думали? Мы словно в шахматы играли!
Анка погиб вместо меня. Он погиб вместо юности старого дурака. Позор, стыд и позор мне».
Ганс сжал кулаки, до боли зажмурился. Он высунулся из окна и запрокинул голову. Он будто бы пытался выпустить сжатый воздух из легких долгим воем. Но он не проронил ни звука. Его окутывал лунный свет. Его руки и плечи были напряжены, как лист железа.
Миновало немало времени, прежде чем Ганс опустил плечи. Он чувствовал себя еще более усталым. Он отвернулся от окна и, снова сев у кровати Галимана, стал смотреть на умиротворенное лицо старого друга.