- Позовите Яхмана. Он вам подтвердит, что вы не спите.
- Не стоит. Не стоит звать Яхмана. Он найдет какоенибудь объяснение этому феномену. И это объяснение будет слишком запутанным и сложным, чтобы быть истинным.
- Может, лучше не вдаваться в объяснения, господин Кант?
- Философ не должен бояться истины, как бы она ни была ужасна. Я жажду узнать причины, чтобы понять следствия.
- Все очень просто. Я прилетел на Землю с Дильнеи. Космический корабль ждет меня на Луне. Моя миссия подходит к концу. Мне пора, господин Кант. Благодарю вас за аудиенцию. Вот уже слышны шаги... Кажется, сюда идет господин Яхман?
- Да, это он. До свидания, господин с русской фамилией, посланец будущего. Я не хотел бы при Яхмане сомневаться в том, что вы человек. До свидания!
- Прощайте! Я вернусь через двести лет.
НАКАНУНЕ
Сто пятьдесят лет назад один из крупнейших биологов Дильнеи, великий Ахор, писал, не скрывая своей ревности к успехам физиков:
"Если бы наше знание проникло в живую клетку так же глубоко, как в сущность атома, вероятно, мы избавились бы от большинства болезней и смогли бы продлить нашу короткую жизнь вдвое, втрое, а может, и в десять раз".
Еще недавно эти слова звучали несбыточно, как не оправдавшееся пророчество, сейчас же они были близки к реализации. Вот уже несколько лет, как вся Дильнея была занята наступлением на тайны клетки. Казалось, все превратились в цитологов: инженеры, поэты, старушки, доживавшие свой век, диспетчеры на космических вокзалах, астросадовницы, астрономы, работники связи, литературоведы, косметики.
Арид сказал Эрое:
- Теперь вы можете спокойно ждать Веяда. Вам не суждено состариться. Мы уже накануне победы над энтропией и временем.
В глазах Арида, увеличенных экраном приближателя, были следы грусти. Нелегко было ему вспоминать о Веяде.
Об этом Эроя догадывалась давно.
- Когда мы встретимся? - спросила она.-Я так давно не видела вас.
- Может быть, завтра. Если мне удастся выкроить час, отложив все дела.
Трудно Ариду выкроить час. Его личное время принадлежало не ему, а проблеме, которую нужно было решить.
Клетка была куда сложнее атома. Атом не обладал "памятью". А клетка не только "помнила" себя, но своей безукоризненной "памятью" связывала прошлое, настоящее и будущее каждого многоклеточного организма. Найти средства, предохраняющие наследственно-информационный аппарат от разрушающего действия энтропии, - значит сделать каждый индивид, каждое "я" и каждое "ты" таким же не боящимся смерти, как вид и род. Кому, как не Ариду, могла прийти такая дерзкая идея? И эта идея завладела умами всех дильнейских ученых.
Эроя ждала Арида в тот день, когда он обещал прийти.
Но он пришел только через неделю.
- Спешная работа, - сказал он, - не могла выделить для меня даже свободной минуты. Вы должны меня извинить. Но зато теперь остались считанные дни...
- Вы рады? - спросила Эроя.-Ваше усталое лицо об этом не говорит. Глаза смотрят на мир не только утомленно, но и грустно. Отчего это, дорогой? Раз вы так близки к победе, вы должны быть счастливы. Выражение вашего лица опровергает это.
- Это не совсем так, - ответил Арид.-Я действительно счастлив, как и все мои многочисленные сотрудники и друзья. Но поймите нас, Эроя. Ведь мы берем на себя огромную ответственность. Трудно сказать, что принесет нам победа над старением клеточной "памяти". Дильнейское общество, все и каждый, переступит через границу, отделяющую две эпохи - прошлую и будущую - и выйдет в неведомое. В продолжение десятков ты сяч лет дильнеец жил, если благоприятствовали социально-экономические условия, столько, сколько ему было отмерено его биологическими и физиологическими пределами. Между мыслью дильнейца, рвавшейся в беспредельность пространства и времени, и его бренным телом не могло быть подлинного единства. Слабое, рано стареющее тело было недостойно интеллекта и воли, готовой победить все, преодолеть все физические препятствия для познания мира и для развития коммунистического обществе. Наука была обязана продлить жизнь, сделать слабое тело таким же сильным и боеспособным, как интеллект и воля современного дильнейца. И вот мы накануне реализации этой дерзкой идеи.
- Так почему же вы тревожитесь? Разве может тревожиться врач, несущий больному здоровье?
- Поймите, Эроя! Это же процесс необратимый. Каждый дильнеец станет чем-то вроде Ларвефа, моего учителя, победившего сначала самого себя, а потом время. Но не каждый может быть Ларвефом. Жизнь-это, кроме всего, цепь привычек и привязанностей. Разве легко выскочить из рамок своей жизни, ко дну которой, как ракушки к кораблю, прилипли привычки и пристрастия, А что, если дильнейцы, чьи клетки приобретут долговечную память, потребуют от меня и моих сотрудников вернуть им утерянный мир, утерянное бытие, способность быстро стареть! Судя по вашей улыбке, вы этого не предполагаете?
- Вы не поняли мою улыбку. Я как раз это предполагаю. Многим свойственно желать того, чего у них нет, и не ценить то, чем они обладают. Подарите им бессмертие, и они будут тосковать по смерти.
-Ну вот, - сказал удовлетворенно Арид, - вы лучше меня объяснили мою тревогу. А сейчас, если вы согласитесь отложить все срочные дела, я предлагаю вам совершить вместе со мной быстрое путешествие по Дильнее. Мне хочется запечатлеть в своем сознании мир таким, какой он сейчас. Через несколько дней наступит перемена. Все, что есть сегодня, отделится от нас почти с катастрофической стремительностью. Слово "вчера" потеряет всякий смысл. Вчерашний день будет так же далеко от нас, как палеолит, если не дальше...
- А вы не преувеличиваете, Арид?
- Наоборот. Я преуменьшаю.
Он бросил взгляд на автоматический справочник.
- Как поживает ваш Эрудит?
- Отлично.
- Как работает?
- Бесперебойно.
- Бедняга!
- Чуточку тише. Я очень прошу. Он не любит, когда его жалеют.
- А как его не жалеть? Все изменятся, а он останется прежним.
- Ничего. Мы подновим его программу.
- Дело не только в программе, а в точке зрения на мир. Разве дильнейцы, обретшие долголетие, будут точно так же мыслить, как мыслили они вчера? Вся история прошлого покажется им крайне странной и во многом непонятной. Им прежде всего будет непонятно, как их предки могли откладывать срочные дела, когда рамки их бытия были столь узкими. Но идемте, Эроя. У нас есть возможность поговорить и в вездеходе.
Автомат-водитель открыл дверцы вездехода.
- Ну, как настроение, Кик? - спросила Эроя водителя.
- Самое бодрое.
- Ну вот. Кик. Сегодня бодрость - это тот идеал, к которому стремимся и мы с Аридом.
Водитель сел на свое место, и вездеход стал набирать скорость.
САМА СКОРОСТЬ
А потом много лет спустя они оба - Арид и Эроя с чувством грусти вспоминали свою поездку, с чувством грусти, смешанной с легкой радостью.
Они то мчались, обгоняя минуты и секунды, то замедляли движение вездехода так, что могло показаться: они не летели, а шли. Шли!
Они шли, и мир шел вместе с ними. Они мчались, и мчался мир, почти развеществляясь и превращаясь в движение, в абстракцию, в кружащийся фон. Они плыли, и плыла Дильнея, как облако, и плыли леса и горы, слегка покачиваясь как отражение в прозрачном озере, и все становилось музыкой: трава и небо, деревья и реки, дно озер и морей.
Они летели-сама быстрота и скорость, и от страшной скорости срастались времена года, сливались зима и лето, весна и осень. Движение вездехода как веер развертывало пространство и время.
Крыло ласточки. Верхушка горы, леденящей дыхание.
Дно моря с синими, розовыми, оранжевыми его обитателями. Гром. Молния. Снегопад. Ливень. Звон падающих капель. Снежная тропа, соединившая жаркую пустыню с прохладной поляной, по которой скачут зайцы, высоко поднимая свои пушистые тела. Водопад. Грохочущая, стонущая, поющая громада, вода, обрушившаяся со скал в долину. Следы в снегу. Озеро в кратере потухшего вулкана. Просека. Удивленная голова жирафа. Медведь, с ревом выскочивший из берлоги. Стремительный бег вспугнутой лани. Пчелиный улей.