Почему оробели?
Чего опасаемся?
Чего все время боимся?
Почему мы все время чего-то боимся?
Вместо того чтобы обдумать, почему и чего мы все время боимся, мы возвращаемся к мысли, посетившей нас чуть раньше. Задумались мы вот о чем: если густой мрак окружает нас со всех сторон и только где-то наверху рассеянно висит и почти ничего не освещает голая желтая лампочка, а наша тень упала вперед, да еще и обрела неестественную резкость, то мы и есть источник света. В пути мой светоч — внутренний мой свет. Им все озарено передо мною, а то, что позади, объято тьмою. Вот о чем мы вспомнили. Вот о чем задумались. Пусть ненадолго, но это переполняет нас гордостью. Мы представляем себя в виде яркого светила внутри фигурного, многослойного кожуха, почти непроницаемой кожуры с участками различной плотности, которая изредка выпускает наружу жадно хранимый свет. Мы будто видим, как внутренний, сокровенный луч бьет по бугристой внутренности эпидермы, затем преломляется, раскалывается на световые брызги, которые с трудом, по капле просачиваются наружу, а там окончательно рассеиваются и меркнут. Мы мним себя сложнейшим препятствием для прохождения световых лучей и даже, в некотором роде, неодолимым рубежом, за которым наш свет поджидают чуждые губительные сумерки. А может, и того пуще: рисуем себя таинственным урчащим агрегатом по переработке тени в свет. Причем для получения толики света нам требуется очень много густой, плотной тьмы. Чуть ли не на 0,003 уляша больше нормы. Какие уляши? Беляши? Какая норма? Мы слабы и в физике, и в геометрии, но при чем здесь физика и геометрия? И почему наша слабость в точных науках не может обернуться силой в какой-нибудь неточной науке? И что тогда произойдет?
Мы заходим в тупик.
Вот он тупик, один из тех тупиков, которыми заканчиваются многие рутенийские пути. Рутенийские путины. Во мраке. В тени…
Зайдя в тупик, мы вдруг осознаем, что перестали урчать. Не иначе как от мысли об уляшах-беляшах. Мы начинаем приписывать нашим мыслям способность влиять на нашу физиологию. Мы вновь вспоминаем о слове «соматическое» и вновь не понимаем, что оно означает и какое отношение имеет к нашему конкретному случаю. Быть может, мы о себе слишком высокого мнения? Быть может, мы себя просто переоцениваем? Быть может, именно для того, чтобы оценить себя объективно, — т. е. дать оценку себе, представляя себя объектом, не имеющим к нам никакого отношения, — мы робко приоткрываем дверь.
«И, отворив ее, со стоном просыпаемся, ибо за дверью оказывается нечто невообразимо страшное, а именно: совершенно пустая — голая, заново выбеленная комната», — написал бы классик.
Но нам это не подходит. Ведь мы не классики. И мы не просыпаемся. И, кажется, никогда не проснемся. А значит, можем требовать продолжения сна.
— Извольте продолжить сновидение! Дайте досмотреть!
Мы робко приоткрываем дверь и тут же, немедленно, ее закрываем, а у нас в руке остается дверная ручка, бронзовая, витая, потертая с черным четырехгранным штырем…
Ой!
Что теперь делать с этой ручкой? И что там, за дверью, было? Что мы могли там увидеть? Что могло нас так сильно напугать?
Мы пытаемся воссоздать мелькнувший образ, уловить мысль, вообразить ее путь с момента появления в нашей черепной коробке через блуждание по извилистым меандрам до окончательного исхода. Допустим, она возникла сама по себе, как искра от трения, и двинулась озарять наше мрачное церебральное царство. Просвещать. Сначала она двигается в кромешной тьме, путаясь в волокнах и увязая в рыхлой липкой массе серого вещества. С каждым шагом крепнет и все ярче освещает путь. Как радостно! Все залито светом, все блестит, искрится. Но недолго. Мысль доходит до края, разрывает какие-то оболочки, пробивает себе выход в районе, допустим, левого виска и вылетает озарять другие миры. А наш мир опять погружается в кромешный мрак. Мы, опять лишенные мысли, омрачаемся и обезмысливаемся. Мы остаемся с нашими базальными ганглиями, корой, таламусом, мозжечком, как и ранее обремененные грязным и грузным бытием.
Что делать? Не остается ничего другого, как опять робко открыть дверь, пряча за спиной дверную ручку со штырем.
Что мы видим?
Мы видим маленькую невзрачную каморку, повторяющую интерьер коридора: низкий потолок, обшарпанные стены и голая желтая лампочка на черном шнуре. В каморке — тишина. Посередине, прямо под лампочкой — детский стульчик. На нем неподвижно сидит большой рыхлый человек в широком темном костюме, светлой сорочке, темном галстуке в белый горошек и фетровой шляпе с полями. Должно быть, чиновник, занимающийся оформлением дел. Оформлением нашего дела? В руках он держит хромированный скоросшиватель и коленкоровую папку с бумагами. С материалами нашего дела?