“Михаил Миролюбов. Точно. Именно так его зовут. Говорящая фамилия, как любят, поговаривать всяческие недалекие умы, считающие, будто фамилия как-то характеризует человека. Фамилия – это наследство, которое дадено таким, каково оно есть и его уже не изменить”. – думал Бибиков. – “Да, Миролюбов идейный человек. Он и в тюрьму сядет за идею или умрет за нее. Но я не такой. Я ненавижу страдания. И я исповедаю пацифизм по той причине, что я хочу избежать боли и страданий. Поэтому нужно не воевать и вообще отказаться от насилия. Я боюсь насилия. Или вернее я боюсь той боли, которую насилие причиняет. Меня непременно назовут слабым человеком. Неверов же вообще зачисляет меня в мусор естественного отбора. Что ж, стоит ли мне переживать насчет чужих мнений? Вот только жаль, что тихо жить у меня не получается. Стоит мне что-то сделать или что-то ляпнуть, так тут же вырисовываются проблемы. В этой жизни даже слабый человек не обходиться без проблем. А людям, словно спокойно не живется, они хотят то революции устраивать, то воевать. Сидят такие мужланы и думают – скучно стало пахать, жрать, водку пить и размножаться; вот бы повоевать что ли. В мире столько страданий, столько болезней, столько генетических аномалий, а людям скучно жить, пострадать бы, да за это куш какой урвать. Мне же ничего этого не надо, ни страданий, ни памятных табличек”. – думал Бибиков и вспомнил про ректорскую дверь и про муки совести. – “Да, какой же я несвободный человек. Все хотят сделать меня рабом. Родители хотят меня вовлечь в свою веру, говоря, дескать, здесь родился, значит и верь по-здешнему. И это свобода веры? И где тут свобода, когда я подчиняюсь начальнику. Нет здесь свободы. Свобода в вольном труде, когда работаешь на самого себя, сам себе указываешь, сам себе зарплату выплачиваешь и сам себе даешь выходные, когда сам хочешь. Да и Неверов мною помыкает. Что он от меня хочет, для чего я ему сдался? Будто у меня есть сейчас время книгу писать. Я отныне возвращаюсь к своей былой спокойной жизни”. – заключил свою мысль Бибиков, надеясь урезонить свою бурную светскую жизнь. Правда, он тогда еще даже не предполагал о том, какие вскоре наступят страшные беспокойные времена.
Беда зародилась в Кийяе. Поговаривали, будто от некоего животного людям передался страшный вирус. А затем началась настоящая эпидемия нового гриппа, только гораздо хуже. Вирус передавался от человека к человеку молниеносно, поэтому множество людей в ближайшее время заболело. Особенно от него страдали старики, тогда как люди молодого возраста переносили последствия заражения гораздо легче. Новый вирус с помощью авиасообщения между странами, попал во все страны и на все континенты. Цифры разных стран разнились, где-то было больше зараженных, где-то было больше смертей. Статистика зависела от тестирования. Тут-то и началась параллельная эпидемия безумия, так как кто-то верил в существование этого смертельного вируса, а кто-то напрочь отвергал его существование. Всё это походило на веру в бога, здесь также вирус невидим, о нем все говорят и пишут, да столь объемно и массово, что перестаешь всему доверять. Колебало веру людей в вирус связанные с ним ограничения. Многие страны установили массовый режим самоизоляции. Отчего людям, правда не всем, но всё же запрещалось выходить на работу, далеко отходить от своего жилища и вообще всем следовало запасаться медицинскими масками, перчатками. Но люди-то не дураки, они сразу решили, чего именно им будет не хватать во время кризиса, а именно – туалетной бумаги, да гречки. Эти жизненно важные вещи смели с прилавков магазинов моментально. Среди людей ощущалась паника. Единственно кто не волновался, так это люди религиозные. Они, уверенные в божьей защите и покровительстве, отказывались от самоизоляции, потому собирались в храмах, как было и раньше. Даже находились священники готовые стать мучениками, дабы побыстрей отправиться к богу. Вот только они своим поведением могли и своих прихожан, обыкновенно пожилого возраста отправить следом за собой, но казалось, их это недоразумение нисколько не волновало. Безумие нарастало. Власти выдумывали запреты, подсмотренные у коллег из других стран. Врачи героически спасали жизни, при этом рискуя собственными жизнями. В начале эпидемии они испытали на себе нехватку защитного медицинского обмундирования. Всюду сквозила неподготовленность и халатность. Низкий уровень медицины обнажился. Когда убожество провинциальных больниц наблюдают десятки человек, то это ничего, это забывается, но массовое созерцание древности медицинского оборудования и вообще зданий, наводит на мысль об улучшении. Но вот миновало шоковое состояние, и борьба с вирусом стала куда слаженней. Церковная иерархия повелела закрыть храмы, что было для прихожан полнейшим потрясением, сравни наступлению последних времен. Отчего начали появляться очередные страшные пророчества. Как какая массовая беда, так сразу жди появление грозных старцев. Они и стали выползать из своих монастырей, да стращать народ предзнаменованиями, любя говорить о приходе некоего великого царя. Варясь во всем этом информационном потоке, а в университете также творилась неразбериха, Бибиков вспомнил о своих родителей и обеспокоился о них. Зная их фанатичную религиозность, он предчувствовал, не хуже любого прозорливого старца, что они, будучи упрямыми, обязательно продолжат посещать не закрытые протестными священниками храмы.