- Я предупреждал тебя, дочка, - проговорил отец, развязывая тесемки кожаного фартука, снимая его и бросая на пол у входа, - люди – плохая компания. Худшая из худших. Насмешники, жадины, трусы. Когда пытаешься сосуществовать с ними, ведешь себя по-доброму, они принимают твою доброжелательность за слабость и считают своим долгом втоптать тебя в грязь. Но только ты показал клыки – удирают со всех ног. Скверная погань. Шакалы. И ты хотела к ним вернуться…
- Хотела, - отозвалась Скидди, - я же не жалуюсь. И знаешь, папа, я рада, что услышала все это. Раньше я сомневалась, сдерживалась, думала, имею ли право… А сегодня поняла – имею. С ними все средства хороши. С нами в Кнаупангр не церемонятся, и мы не будем. Садись к столу, рыба готова.
- Не хочу, - буркнул отец. Зачерпнул кружкой воды из ведра, что стояло на тумбе рядом с очагом, напился. – Кусок в горло не лезет. Паршивое место.
- Хватит ворчать, отец. Как мы поселились здесь, не было дня, чтобы ты не пребывал в плохом настроении. На самом-то деле не все так плохо. Есть еда, работа.
- Ты смеешься, Скидди? – ахнул Ульвбрехт, - Работа? Они тягают мне кучами рухлядь, которую по каким-то им одним известным причинам именуют доспехами. Воинским снаряжением. Тому заточи, этому выправи вмятины. А я ничего подобного отродясь в руках не держал! Я кую иные мечи и копья! Да тебе ли мне объяснять, дочка?! Мало того! Кому коня подковать надо, кому дырку в котелке заделать, кому гвоздей наклепать! Тьфу! Срам один. Заняться стоящим делом нельзя, будь добр, блюди инкогнито. И плохо мне вдали от горы, тягостно.
Он с грохотом уселся на низкий табурет, который чуть было под ним не сломался, подпер кулаками тяжелую голову. Скидди положила в миску несколько душистых, покрытых золотистой корочкой кусков форели, вареной репы на гарнир, щедро сдобрив блюдо мелко рубленой петрушкой и тмином, пододвинула к отцу. Сама тоже принялась за еду.
- Откуда тебе известно, что творится дома у этого болвана Снорри? - прищурился на дочь Ульвбрехт, - Неужели гадала, руны кидала?
- Еще чего! – Скидди поперхнулась хлебом, - много чести будет. Под окошком подслушивала. Благо, кобели их меня заметить или учуять не в состоянии – чудеса твоей крови, папочка.
- А за Ролло, - наморщил лоб кузнец, - тоже следишь? Не стыдно тебе, Скидди, заниматься мелкими пакостями, подслушиванием? Я ведь знаю, в тебе больше достоинства, чем в любом из них. Опустилась, сама превращаешься в человека. Нет, нам следует уйти, пока не стало поздно.
- Уходи, - скривилась Скидди, сплевывая косточку, - каждый день от тебя слышу одно и то же. Я остаюсь.
- Из-за Ролло?
- Из-за него, чего скрывать, отец. Тебе тоже кажется смешным, что я высоко замахнулась? Не дотянусь? Что Астрид я не соперница? Верно, не соперница. Она богачка, красавица. А мне от тебя достались в наследство острые колени да разноцветные глаза. Конечно, есть еще способность видеть и слышать, как ночная птица, но этим парня не обольстить. Значит, воспользуюсь последним козырем.
Она оттолкнула его руку, когда он попытался схватить ее за предплечье, заговорила хлестко, глухо, не позволяя ему вставить ни слова.
- Незавидное, хилое твое наследство, кузнец Ульвбрехт с горы Нюр. Но одно ты сделал правильно – выучил меня языку, на котором общаются ваны, асы, исполины и карлики, твой народ, вечные. Словам, стихам, что смиряют Природу, подчиняют рунопевцу Силу, существующую в ней, заставляют ее служить, как служит хозяину верный пес. Дал мне знание, которое здесь, в этом мире именуется Магией, Волшебством – уделом мудрецов. Я была примерной ученицей, уразумела все тайные знаки, помню все песни и гальды, что ты пел мне в лесной избушке. Раз они помогали мне говорить со зверями, призывать водных духов и вызывать тебя из недр Горы, ломали запоры на воротах между вашим миром и нашим, то и выше я достучусь, пробьюсь, возвышу голос, не сомневайся! Обращусь к тому, кто сотрет все преграды, кто сделает невозможное возможным! Ах, отец, я убила бы Астрид! Я столько раз хотела! Зарезала бы кинжалом из кости инеистого великана, который ты сделал для меня! Но что мне это даст? Ролло не полюбит меня, даже если я убью каждого в этом зачуханном селении! Каждого!
Достаточно низкий голос ее сорвался на тонкий, визгливый альт, Скидди внезапно бурно разрыдалась, но продолжила говорить сквозь град слез.
- Ты смотришь ошарашено! Ты думал это каприз, блажь моя? Рассказать, как я люблю его?! Послушай! Способность испытывать чувства мне дана от матери, ведь вы, жители гор, лесов, рек, миров, дрожащих на паутине времен, словно капли росы, холодны и бесстрастны! Любви или в ненависти в вас столько же, сколько в камне или воде. Ты использовал человеческую женщину, чтобы удовлетворить похоть плоти, но ты ее не полюбил, бросил на произвол судьбы. Я до сих пор удивляюсь, что ко мне, ее дочери, ты умудрился привязаться! А она любила тебя! И я вслед за ней люблю Ролло! Но сила этой любви отнюдь не человеческая, потому что все человеческое хиреет и умирает. Я чувствую в себе рев пламени, дрожь земли, ощущаю внутри бездонную морскую пучину! Сила этой связи вечна! И эта сила - твой дар, Ульвбрехт, четырнадцатый цверг. Чувство слепящее, словно луч солнца! Иссушающая, убийственная тоска, как ветер ледяных пустынь. Крепкая, будто корни, скал, бесконечная, горячая страсть, как наполненные лавой жилы земли. Огромная, уходящая в небо и космос, словно крона Мирового Древа. Мне не справиться с ней, не преодолеть ее! Она раздавит меня, как глыба льда, и я рассыплюсь под ее тяжестью, растекусь от ее жара лужицей воска, сгину, если что-нибудь не предприму. Если не узнаю вкуса его поцелуев, касания его рук, я погибну! О, боги!