-Зачем вы это делаете?
-Ничего... Обстреляться не мешает... Пускай у моих нервы привыкнут к этому... Пригодится...
Иногда и сам "паша" присоединялся к молодежи. Он стоял под огнем спокойно, но все время не переставал брюзжать...
-Ну чего ты злишься, отец. Надоело тебе, так уходи... Оставь нас здесь.
-Я не для того ношу генеральские погоны, чтобы этой сволочи, - кивал он на тот берег, - спину показывать... А только не надо заводить... Чего хорошего? Еще чего доброго...
-Набальзамируют кого-нибудь?
"Набальзамируют" на языке молодого Скобелева значило "убьют".
-Ну да... набальзамируют.
-Вот еще... куда им. А впрочем, на то и война... Что-то уж давно без дела торчим здесь-скучно. У нас в Туркестане живей действовали...
-Хотите, отец сейчас уйдет? - обращался к Своим
Скобелев, когда тот уж очень начинал брюзжать.
-Как вы это сделаете?
-А вот сейчас... Папа... Я, знаешь, совсем поистратился... У меня ни копейки. - И для вящего убеждения Скобелев выворачивал карманы...
-Ну вот еще что выдумал... У меня у самого нет денег... Все вышли.
И крайне недовольный, "паша" уходил назад, оставляя их в покое.
Обрадованная этим, молодежь брала лодки, сажала туда гребцами уральских казаков и отправлялась на рекогносцировки по Дунаю - под ружейный огонь турок...
Это называлось прогулкой для моциона.
В сущности, тут было гораздо больше смысла, чем кажется с первого взгляда. Во-первых, и казаки, и офицеры при этом приучались к огню, приучались не только шутить, но и думать, соображать под огнем; во-вторых, развивалось удальство и презрение к смерти, столь необходимое истинно военным, а в-третьих, изучался Дунай с его островами и берегами... В одной из таких рекогносцировок участвовать привелось и мне. Небольшая рыболовная лодочка забралась в лабиринт лесистых островов Дуная, заползала во все их закоулки. Точно выслеживала в них кого-то... Небольшой турецкий пикет, засевший где-нибудь, хотя бы с верхушек этих же деревьев мог наверняка перебить нас всех.
-Ну что, нервы молчат? - обернулся к нам Скобелев.
- Да!
-Значит, из вас прок будет!..
Вскоре после этого как-то еду я в экипаже из Баниаса в Журжево...
По пути двигаются маленькие отрядцы солдат, идущих в Журжево, Слобозию и Малоруж к своим частям. День был жаркий, все обливались потом. Степь, переполненная солнечным светом, слепила глава... Издали, нагоняя нас, показалась кавалькада - молодой Скобелев с двумя или тремя своими офицерами. Наехал на кучку солдат-пешеходов.
-Здорово, братцы.
-Здравия желаем, ваше-ство!
-Трудно идти... Жарко!
-Трудно, ваше-ство...
И солдаты скрючились, понурились... Ранцы оттягивают, жидовские сапоги незабвенного Малкиеля жмут ногу. А тут еще по самую ступицу в песок уходишь...
-Ну-ка попробую и я с вами.
Генерал сошел с коня, отдал его казаку...
-Поезжай-ка в Журжево... Прощайте, господа. Я вот с этими молодцами...
И пошел пешком... Спустя минуту между солдатами послышался смех, шутки... Толпа ожила... Песни запели - генерал подтягивает...
-О чем он говорил с вами? - спрашиваю потом у одного из них.
-Орел!.. Только как это он солдатскую душу понимать может - чудесно... Точно свой брат... У одного спрашивает - когда офицером будешь? Тот, известно, смеется... Николи, ваше-ство, не буду. Ну и плохой солдат, значит... Вот мой дед, точно такой же мужик был, как и ты, из сдаточных... Землю пахал, а потом генералом стал!..
-Он ведь наш!..-заметил другой солдат.
-То есть, как наш? - удивился я.
-Он самого правильного, как есть мужицкого природу!..-с гордостью подтвердил он.
-Из наших, брат, тоже - настоящие выходят. За ним - как у Христа за пазухой.
-Сказывают, евоный дед прежде был Кобелевым, а потом его как произвели - в Скобелевы пустили...
Потом такие прогулки с солдатами стали для Скобелева обычным делом. Тут он знакомился с ними, да и они его узнавали.
-Ен, брат, к тебе в душу живо влезет.
-Ен, вот как, надо прямо говорить, сто сажон скрозь землю видит!
-На ево страху нет... Ен себя покажет.
И действительно показал...
III
Первый раз под настоящим огнем его видели на Дунае 6-го июня. В четырех верстах от Журжева к востоку - казачья вышка и построенная саперами хижина. Тут стоял пикет, а около лагерь-30-го донского казачьего полка, сотня пластунов и небольшой отряд саперов. Это место называлось - Малоружем. Напротив на турецкой стороне Дуная - холм с сильным фортом, от которого вплоть до Рущука тянулся фронт хорошо вооруженных батарей. Оттуда на наш берег в Малоруж стреляли беспрестанно. Турки почему-то особенно невзлюбили это место совершенно достаточная причина, чтобы его полюбил М.Д. Скобелев, ежедневно предпринимавший сюда поездки. Вся местность тут была изрыта турецкими снарядами - Скобелев живо приучил здешние войска не бояться гранат, и даже молодые солдаты уже считали постыдным кланяться туркам под выстрелами... Саперы рылись здесь как кроты, выдвигая батарею за батареей, и любоваться на их работы очень любил покойный. В день, о котором мы рассказываем, - съехалась к пластунам целая компания корреспондентов русских газет. Гг. Федоров, Каразин и я. Пластунский лагерь весь состоял из рваных бурок, подвешенных на колья; палаток не полагалось этим молодцам, щеголявшим только своим оружием. Целый день рассказывали нам о характерных выходках Баштанникова (обезглавленного потом на Шипке турками, измучившими предварительно этого храброго и симпатичного офицера-пластуна)-любимца Скобелева. Баштанников вместе с молодым генералом от нечего делать придумывали всевозможные штуки. То они бывало наберут хворосту и, связав его наподобие челна, поверх сажают сноп, как будто казака в бурке, воткнут в него жердь, которая должна изображать пику, и пустят по течению Дуная. Турки присматриваются, присматриваются и вдруг по воображаемому пловцу откроют огонь-да всем берегом. Тысячи глупых выстрелов летят в пространство, разбуженные ими турки в лагерях выбегают, начинается тревога... Случалось, что по таким снопам хвороста били даже турецкие батареи. А то нароют на берегу за ночь земли, свяжут солому вроде медных пушек, да и вставят в импровизированные амбразуры. Турки, увидев отражение первых солнечных лучей на золотистых снопах, открывают самый озлобленный огонь, тратят массы снарядов по этим новым, якобы за ночь выстроенным русскими, батареям... Ночью Скобелев вместе с пластунами зачастую переправлялся на ту сторону к туркам и хозяйничал у них вволю, удовлетворяя, таким образом, потребностям своей непоседливой и неугомонной натуры...
-Это настоящий... Это - наш! - говорили пластуны о Скобелеве.
В ночь, о которой я рассказывал, пластуны, став в кружок, пели свои очень характерные, нигде до тех пор мною не слышанные, торжественно-меланхолические песни, напоминающие церковные мотивы. В сумерках южной ночи, когда вдалеке разгорались лагерные костры, а звезды все ярче и ярче мерцали с недосягаемой высоты, песни эти производили глубокое впечатление.
-Мало, мало старых пластунов! - вздыхал Баштанников, оглядывая своих.
-А новые разве плохи?
-Нет, не то... А к тем сердце приросло... Вместе по ночам крались к врагам, высиживали в засадах... Кто в могиле, а кто дома обабился!..
Потом стало их еще меньше... Это - редкий и специальный род войска - а их заставляли ходить в атаку, как пехотинцев.
Турки почти всех их и перебили.
Костры разгорались, яркими красными пятнами выделялись они из густого сумрака далей... Позади стоял говор. Песни смолкли, только одна какая-то тоскливая доносилась издали, словно оплакивая кого-то...
Что это?.. Будто щелкнуло вдали... Еще и еще... Мы вскочили и бросились к лошадям... Сухая трескотня выстрелов усиливалась... Нервное ожидание общего боя росло и росло... Лагерь с глухим шумом подымался. Строили коней.
-Где полковой командир?..-из мрака наехал прямо на нас казак.
-Чего тебе? - отозвался Д.И. Орлов.
Тот что-то прошептал ему...
-Вторая сотня, на коней!
Спустя две или три минуты темная масса уже построившейся сотни двинулась по направлению к выстрелам. В пятидесяти шагах мы уже не различали ее движения.