Я кое-что забыл, сказал себе мужчина. Забыл кое-что жизненно важное и поэтому должен вернуться к себе в машину, внешне выказывая сосредоточенность, поглядывая не без сожаления на собравшуюся на террасе компанию. Я бы хотел подойти и присоединиться к вам, но, увы, оставил дома свои очки, а мне так хотелось взглянуть на названия всех этих книг в библиотеке… К тому же я на самом деле не люблю многолюдные вечеринки, не люблю приходить поздно, не люблю, когда Теренс и Кардинал представляют меня всем этим людям, у которых я забираю мусор.
Посмотрите, кто это там, да это же Харолд, завопила Джин. Почему он торчит посреди нашей свежестриженной лужайки.
По сути, ничто не мешает Марксу войти в многоэтажный жилой дом и подняться на лифте на пятый этаж, а затем достаточно небрежно открыть дверь в свою квартиру. С другой стороны, ничто не мешало ему сразу после приземления в аэропорту Кеннеди послать телеграмму Хильде, чтобы сообщить, что он вернулся и ровно в восемь откроет дверь их квартиры. Швейцар, естественно, узнаёт его и всякий раз, когда он приходит или уходит, открывает перед ним дверь. Он идет к лифту. Вестибюль здания хорошо освещен. Здание хорошо охраняется, и он уверен, что в их квартире все окажется на месте. В точности как он предполагал, все на месте. В стенном шкафу пять его новых костюмов висят рядом с двадцатью тремя новыми платьями Хильды. Между ними нет никакого барьера, да и с чего бы ему быть? Даже их зубные щетки часто соприкасаются друг с другом, и ни он, ни Хильда не отшатываются из-за боязни или отвращения, когда такое случается. Хильда частенько пользуется телефоном, чтобы позвонить кому-либо, кто числится в манхэттенской телефонной книге. Телефонная книга является, так сказать, их общей собственностью. В ней перечислены и все те, кого они годами не видели. Заманчиво позвонить кому-нибудь, кого не видел годами, просто чтобы услышать его голос, но они воздерживаются от подобных поступков. И без того их ежедневники пестрят именами и числами, и часто одни и те же имена и числа присутствуют в обоих ежедневниках. Из этого совпадения можно извлечь определенное удовольствие.
Чтобы войти в квартиру, Маркс должен вставить в замочную скважину свой ключ. Он делал это бессчетное число раз, никогда об этом не задумываясь. Он также бессчетное число раз слышал, как ключ вставляют в замочную скважину, когда сам был в квартире. К его огромной радости и облегчению, неизменно оказывалось, что это Хильда, а не кто-то посторонний, чье появление вызвало бы проблемы. В этом, в общем-то, не было ничего удивительного, поскольку кроме него единственным обладателем ключа от их квартиры, насколько он мог установить, была Хильда. У нее также был и ключ от его машины. Внутри их квартиры ничто не заперто. Все внутри квартиры открывается взгляду, обозримо как для одного, так и для другого. Его дневник, ее заметки, его письма, ее послания. Оба, чтобы набросать свои ощущения, пользуются электрической пишущей машинкой, портативной пишущей машинкой, калькулятором или любым из дюжины карандашей, стоящих в банке «Фортнем Мейсон», где когда-то был превосходный английский стилтон. Вскакивают они и посреди ночи, подчас посреди занятий любовью, извиняются и наскоро царапают на листке бумаги, что же в точности они чувствуют именно в этот момент. Чувства эти записываются вовсе не для того, чтобы укрыть их от другого, нет, их пытаются удержать потому, что оба, и Маркс и Хильда, считают их неуловимыми. Оба находят определенное удовольствие в пленении своих чувств, хотя и согласны, что ни один не знает, что чувствует в любой конкретный момент, поскольку чувства мимолетны и переменчивы, им свойственно быть ложными или обманчивыми…
У Хильды есть новехонькая швейная машина, и когда Маркс по делам отсутствует, она садится за свою швейную машинку и шьет новое платье. Всякий раз, когда он уезжает на несколько дней, в шкафу появляется новое платье. Обычно об этом особо не разговаривают. Он воспринимает ее таланты как нечто само собой разумеющееся. Естественно, он восхищается платьем и говорит: потрясающе, ну а теперь, как там с бараньей отбивной из холодильника, или что-нибудь еще в том же роде. Ключ от квартиры можно легко сдублировать в любом магазине металлоизделий, а записки, которые они столь часто набрасывают, можно скопировать на любом ксероксе. Способность продублировать все, чем они обладают, удовлетворяет огромную, насущную потребность. Она также освобождает их от определенных забот. Например: что я буду делать, если потеряю свой ключ или засуну куда-то свои последние записи. Ключи действуют также и как своего рода опознавательная метка. Он носит в кармане несколько ключей. Знает ключ для каждого замка. Он видел цепочку для ключей Хильды… и пересчитывал ее ключи, двадцать три ключа при последнем подсчете. Много ключей, сказал он себе, подняв одну бровь. Много ключей для одной связки…
Он без предупреждения вернулся домой и зашел в квартиру. Она была безукоризненно чиста. Хотя он вернулся на день раньше, чем говорил, все, абсолютно все, было на своем месте. Он принял душ, сделал себе сэндвич с цыпленком и затем лениво обследовал в шкафу двадцать четвертое платье.
Из Вашингтона прилетели Теренс и Кардинал. Они не знали города, но привычность реалий, составляющих всякий город, перевесили вызванную незнакомой топографией неопределенность. Оба, и Теренс и Кардинал, говорили на мгновенно понятом таксистом языке. Понимание их заметно приободрило. Оно подтверждало мудрость их решения навестить меня. На самом деле им не было никакой нужды видеть меня лично. Они могли бы уладить все дела по телефону. Могли сказать мне, какого рода материалы подразумевались ими для учебника. Могли бы прислать список слов, которые я не должен использовать, по почте. За публикацией английского текста должны последовать немецкое, итальянское, корейское и вьетнамское издания.
Со временем, поделился Теренс, Вашингтон предполагает распространение этой книги по всему миру, на все школьные системы, здесь и за границей. Предметом учебника является то, как мы живем. Это будет жизнерадостная книга, поскольку люди в Вашингтоне настаивали, чтобы это была жизнерадостная книга. Она должна подружить нас с множеством двенадцати-пятнадцатилетних ребят. Я кивал в знак согласия. Я жаждал углубиться в работу. Я уже начал необходимые изыскания, не без лести объяснял я, и к этому времени мог бы безо всяких затруднений выдать на-гора 100 000 слов. Нет нужды говорить, что затруднений просто не счесть. К примеру, из-за лопнувшей в здании водопроводной трубы я восемь дней оставался без воды; усугубила неприятности необъяснимая враждебность водопроводчиков, которые, как мне казалось, умышленно затягивали мои невзгоды. К тому же я, вероятно, не могу пригласить Теренса или Кардинала к себе домой, потому что мое жилье способно произвести на них неправильное впечатление. Оно может показаться слишком унылым, слишком захламленным и неопрятным для того, кто собирается взвалить на себя задачу написания учебника о том, как мы живем. Меня огорчало, что в переданном ими списке слов, которые не следовало употреблять ни при каких обстоятельствах, присутствовало слово барьер… Моя любовь к слову барьер не имела к этому никакого отношения. Просто барьеры являются частью нашей повседневной жизни. Мы радуемся, когда избегаем барьеров, помещенных на нашем пути. Я не знаю, как будет барьер по-японски или по-вьетнамски. Должен признать, что в прошлом моя упрямая привязанность к определенным словам, словам, которые более не считались подобающими, стоила мне многих хорошо оплачиваемых заказов. Да, платишь цену за привязанность к словам, которые утратили свое значение. Цена эта все же невелика. Из-за слов мне пришлось урезать расходы на питание. Франкфуртер на булочке в ресторане сети «Цум-Цум», где стены из белого кафеля и немецкие официантки, поддержит меня до ужина.
Мне сразу же стало ясно, что Теренс и Кардинал прибыли в Нью-Йорк с определенными ожиданиями, ожиданиями, которые не потрудились от меня скрыть. Ожидания их включали в себя порнографические фильмы и, при удаче, тайком немного качки. Этого и следовало ожидать. Я делаю все, что могу, чтобы их ожиданиям потрафить. Требуется нечто большее, нежели «Цум-Цум». По счастью, на первом этаже отеля, в котором они остановились, имеется дорогой ресторан. Мы занимаем симпатичный столик с видом на парк. Как живем, шутливо изрекает Теренс, когда я выбираю бифштекс из вырезки. Как по учебнику, отвечаю я. Мы смеемся. Не такая уж на самом деле плохая компания, стоит заговорить на их языке. Добравшись до середины бифштекса, я замечаю за соседним столиком Хильду. Она цедит какой-то коктейль. Разглядывает нас. Хильда, жена моего лучшего друга, Маркса. Я машу ей рукой. Теренс и Кардинал выжидающе смотрят на меня. С удовольствием вас представлю, говорю я и шагаю к Хильде. Привет, Хильда, как раз вчера тебя вспоминал. Маркса нет в городе, говорит Хильда. Всякий раз, когда его нет в городе, прихожу сюда выпить… Мне нравится обстановка. Не присоединишься ли к нам, спрашиваю я. Со мной за столиком Теренс и Кардинал, они будут рады с тобой познакомиться. Я чувствую прочность своей позиции, когда Хильда улыбается Теренсу и Кардиналу. Они оба заказали что-то немудреное, дабы не вызвать никаких затруднений у шеф-повара. Теперь, когда Хильда улыбается, они выглядят предельно настороженными. Оба встают, решив, что улыбка Хильды не является барьером. Муж Хильды, объясняю я, занимается текстилем. Много путешествует. Симпатичный парень… заядлый турист… отличный стрелок… Как вам нравится мое новое платье, спрашивает Хильда.