Когда взорвался дядюшкин автомобиль, самого дядюшку подбросило вверх на тридцать футов. В результате движение на автостраде через Бронкс было приостановлено на добрых три часа.
Он прибыл в Бендин в состоянии едва сдерживаемого возбуждения, которое стерло прошлое, в первую очередь вычеркнув скучнейшие часы в гараже. Впервые он мог вглядеться в себя и не увидеть, так сказать, ничего, что могло бы вызвать беспокойство. Никаких фотографий, никаких мягких кресел, ни тяжелых занавесей, ни поздних ночных звонков по телефону, ни толстых ковров от стены до стены, ни шкафчиков в ванной, ни поднимаемых и опускаемых для осмотра в гараже автомобилей, а главное — никаких, абсолютно никаких лиц, за исключением одного, приходившего и уходившего безо всякого предупреждения, хотя он и пытался исторгнуть его из своего сознания, устранить все его следы в своем мозгу, но все — таки Трак во всей своей наготе продолжала обнимать его, продолжала прижимать его лицо, его длинное унылое лицо со слуховым аппаратом в правом ухе, к своей белоснежной груди, обхватив его ногами за талию и впиваясь пальцами ему сзади в шею, заклинала его любить ее, убеждала отбросить сдержанность, о чем, как ей следовало бы знать, не могло быть и речи. Наедине с женщиной сдержанность никогда его не покидала. Он покинул почти все остальное: работу, мать, приятелей в гараже, всех этих дядюшек, все свое прошлое. Какое-то время он будет проклинать свой слуховой аппарат за то, что тот не дает ему расслышать предупреждения, предостережения, которые, без сомнения, он должен был получить.
Всю ночь напролет, должно быть, шел дождь. Мостовая была мокрой. Под его окном прошел человек с раскрытым зонтиком. По сути, это все еще мир, к которому он привык. Остановившиеся в отеле постояльцы глазеют на него, даже не стараясь скрыть свое любопытство. Теперь он уже к этому привык. Вероятно, все из-за его внешнего вида, из-за его детской неуверенной улыбки. Частенько, когда на улице к нему протягивается темная мозолистая рука, нищий пытается воспроизвести его собственную гримасу, колеблясь между застенчивой, молящей улыбкой и сердитым взглядом.
К тому времени, когда он встретил Трак, вездесущность его дядюшки представляла проблему, занимавшую его днем и ночью. Но, не обладая очень уж хорошей памятью, он не мог больше вспомнить, почему. Было досадно, но частенько он не мог расслышать, что происходит между мамой и дядюшкой, зная при этом: происходящее между ними может так или иначе повлиять на его пребывание в Северной Африке. Он находился в Бендине по дороге в пустыню, чтобы востребовать нечто, оставленное его матери в наследство. Поначалу, когда он еще только планировал это путешествие, ему не приходило в голову, что он станет владельцем какой-то собственности в Блитлу, оазисе в самом центре — или неподалеку от него — великой пустыни. Никто из адвокатов не мог сказать ему, представляла ли эта собственность какую-то ценность… по-видимому, знал это только его дядюшка, а он был мертв.
Почему ты так внезапно заинтересовался Блитлу, спросила его Трак, когда он в последний раз видел ее. Какое значение может иметь для тебя этот ничтожный оазис? В ответ он мог только пробубнить что-то невнятное. Скорее всего, она подозревала, что он уклоняется от ответа. Он помнил, как украдкой коснулся ее тела, его прикосновение, его исследующее прикосновение было похоже на расспросы. В конечном счете он всегда интуитивно знал, как устроены женщины. К тому же сведения такого рода распространялись его приятелями по гаражу — потому и не было никаких неприятных неожиданностей. Он был, так сказать, подготовлен.
По его подсказке Трак написала на вырванном из блокнота листке бумаги указания, как добраться до Блитлу. Он вложил этот листок между страниц книги «Пересекая великую пустоту». Разумеется, она вполне могла дать ему ложные указания. Вполне могла, например, из-за какой-то обиды послать его к другому оазису, и он, зная, как устроен этот мир, не очень бы этому удивился. Но до сих пор ее указания оказывались правильными, и у него были все основания верить, что мощеная дорога, ведущая из Бирсута к центру пустыни, в самом деле существует и что тем самым опасности, с которыми должен был столкнуться его отец, как и опасность сбиться в великой пустыне с пути, благодаря дороге устранялись.
В аэропорту Бендина ему сказали, что прямой рейс на Бирсут будет через десять дней. Он купил билет в один конец и поинтересовался в кассе, нельзя ли достать карту Бирсута. Вы обо мне не забудете? спросил кассир. Захария протянул ему доллар и получил нарисованную от руки карту города. На карте были обозначены отель, аптека, памятник пилотам Королевских военно-воздушных сил и местный рынок. Он гадал, найдутся ли в аптеке свежие батарейки для его слухового аппарата. Из Бирсута, сказали ему, до Блитлу всего девятнадцать часов езды на машине.
Перелет в Бирсут на стареньком самолете, когда-то — транспортнике Британских военно-воздушных сил, занял семь часов. Самолет приземлился в Бирсуте в три часа пополудни. Интересно, почему, спросил себя Захария, я всегда способен видеть свое лицо таким, каким его видят другие. Способен видеть, как я на забаву своим попутчикам во все глаза вперился в Бирсут под нами. Когда они заходили на посадку, ему стало видно, как дорога, возможно — та самая, по которой он отправится в Блитлу, рассекает пустыню на две равные половинки. Летное поле было заставлено пришедшими в негодность со времен Второй мировой войны самолетами; у одних не хватало крыльев, у других — мотора или пропеллера. Присмотревшись повнимательнее, Захария заметил, что всех их недавно заново покрасили. Если не присматриваться слишком уж внимательно, можно было остаться при мнении, что это весьма оживленный аэропорт. Если верить карте, до города от летного поля было каких-то четыре мили. Он медленно побрел к огромному алюминиевому ангару, служившему терминалом.
Самолет он покидает последним. Его никто не ждет. Он должен собраться с мыслями. Шагая с чемоданом в руке к огромному ангару, он ощущает, как его манит пустыня. Широкие диагональные полосы, розовые и зеленые, которыми покрыт весь ангар, не кажутся ему неуместными. В любом другом месте они бы поражали, но здесь, непонятно где, казались вполне уместными. Его не смущает давящий зной и не беспокоит душераздирающий грохот, с которым одномоторный самолет у самого входа в ангар прогревает перед взлетом мотор.
Вы же обо мне не забудете? кричит таксист. Ну конечно, говорит Захария и лезет за бумажником. Отвезите меня прямо в отель. Какой отель. Он здесь что, не один? Захария все хуже и хуже слышит, что говорят вокруг. Слуховой аппарат работает на последней батарейке. Пока они едут через Бирсут, он осознает, что город больше, чем он ожидал. Они минуют уличный рынок, кладбище, лепрозорий, школу, просторную площадь с фонтаном посередине, парикмахерскую, гараж. Когда он вылезает из такси, швейцар, стоящий на ступеньках перед входом в отель «Барселона», подносит руку к фуражке. Это немолодой мужчина с довольно растрепанными усами. Несмотря на жару, он одет во что-то наподобие старой армейской шинели. С шеи у него свисает свисток. Он вносит чемодан Захарии в вестибюль отеля. Слуховой аппарат перестает подавать признаки жизни, и Захария не понимает, что говорит мужчина. Он вкладывает ему в руку монету, отдавая себе отчет, что отныне, пока он не купит свежие батарейки, ему придется полагаться на язык жестов. Когда он показывает в аптеке одну из севших батареек, аптекарь качает головой и пишет на листке бумаги единственное слово: Блитлу. Удивительно, думает Захария, что они завозят батарейки в Блитлу. Не восстановится ли там его слух? Из номера на втором этаже ему видна пустыня. Его манит Блитлу. Через три дня он туда отправится. Один день в Бирсуте ничем не отличается от другого. На старой армейской карте 1940 года он обнаружил Блитлу. На карте, которая висела на стене в вестибюле, значилось, что в этом оазисе находится временный военно-полевой склад.