Эгон и Гизела.
В действительности — картина новой демократической Германии. Это особенно бросается в глаза, когда они стоят (позируя Рите?) перед своей виллой, а ярко-красные цветы замыкают с двух сторон кривую усыпанной гравием дорожки, создавая своим цветом (по крайней мере, на обложке журнала) необходимый (?) контрапункт белому «мерседесу», белому костюму и черным кожаным брюкам Гизелы. Зритель не может не обратить внимания на то, с каким вкусом расположено все это имущество и как сочетаются цвета: желтая вилла, красные цветы, черные брюки и черный пес. Цвета, которые составляют и всегда составляли сущность Германий: Schwartz, Rot, Gold. Черным было наше прошлое, красно настоящее, золотым будет будущее. Не то чтобы все здесь — оставляя цвета в стороне — надо принимать за чистую монету. И все же приятно созерцать это привлекательное окружение, это привлекательное сочетание, привлекательную пару, особенно зная, что нет никаких особых резонов для подозрений или сомнений в их политической приверженности (они явно echt Deutsch) или для опасений — к примеру, — что они могут скрывать у себя на чердаке или в подвале кого-то из членов группы Einzieh, которая взяла на себя ответственность за недавний ужасающий взрыв почтового отделения в Вюртенбурге. Хотя едва ли обладание виллой или «мерседесом» автоматически выводит любого из-под подозрений.
Расписание Эгона и Гизелы на день. Рядом с белым телефоном переплетенный в красную кожу ежедневник. В нем упомянут и редкий визит ее матери, ныне проживающей в солнечной Италии. Ежедневный перечень официальных завтраков, посещений дантиста, теннисных игр, вечеринок, дней рождения, новых приобретений (занавеска для душа, домик на Коста Брава), воскресных поездок с друзьями на природу. Твердой рукой Эгона под вторником, 28: Рита Тропф-Ульмверт. Ланч?
Не показан же снимок хандрящей Гизелы. Гизелы на грани слез. Гизелы, забившейся в угол своей комнаты. Атавистическое возвращение в угол ее детства? Судорожно сжатый рот, напряженное, покрытое потом тело. Глаза уставились в какую-то далекую точку.
Ну, и как долго ты собираешься корчиться в своем углу, Гизела? добродушно спрашивает Эгон. Я имею в виду, и говорится это весьма рассудительно, что рано или поздно тебе придется пойти в туалет, или к зеркалу, чтобы причесаться, или на кухню, или ответить на телефонный звонок. Ты же не можешь провести всю жизнь в углу, из-за того что не согласна со мной.
Я не согласна только с твоим неравнодушием к другим женщинам, говорит она чуть ли не шепотом. Кто это теперь. Твоя секретарша? Или Рита Тропф?
Не Тропф, а Тропф-Ульмверт.
Уходи.
Почему бы нам не съездить в тот тайский ресторан, который тебе так нравится, и не спеша пообедать, а потом…
Я не согласна с твоим образом мыслей, шепчет она. Не согласна с тем, как ты думаешь.
Или прогуляемся по лесу, это приятно и придает новые силы.
Ты просто ждешь, чтобы получить в наследство мои деньги.
Я же не могу торчать здесь весь день, ублажая тебя.
Кто на этот раз? спрашивает она.
Эгон.
Ну, положим так, говорит Эгон Рите Тропф-Ульмверт. Прежде всего, я горячо верю во внутреннюю гармонию. Гармонию, которая превыше всего остального. Другими словами, я верю скорее в гармонию своей дружбы с Гизелой, а не в связующую силу, которую, как говорят, представляет собой институт супружества. Я верю в лежащую в основе нашего дома гармонию. Гармония и позволяет мне оценить себя самого и свои намерения в новом свете. И именно внутренняя гармония нашего общества, должен заметить, и позволила мне понять масштабы, понять подлинные масштабы угрозы, представляемой для Германии террористами. Ясно, что группа Einzieh намерена уничтожить нашу государственную систему, разрушив заново обретенную Германией гармонию. Ибо гармония, если угодно, влечет за собой демократию, но, увы, из слова «демократия» был высосан весь его смысл, вся его энергия, вся его мощь. Если какое-то слово способно представить новую Германию, то это — намерение, желание, нет, страстное стремление достичь всеобъемлющей гармонии.
Ну, положим так, говорит с едва заметной улыбкой Рита Тропф-Ульмверт и снова кладет свою руку на столь чувствительное и теперь уже вполне привычное ей место у него между ног.
Я так доволен, говорит он, не уточняя, чем же именно.
Еще одно не показанное изображение Гизелы и Эгона.
Весна или лето. Благоухание все тех же красных цветов в саду наполняет спальню сладким до приторности ароматом.
Эгон в белой рубашке, но без брюк, выбирает галстук. Серьезное занятие. Причесывающаяся перед зеркалом Гизела поворачивается к нему и, затаив дыхание, спрашивает: Я надену кожаный костюм?
Эгон: Нет.
Мне казалось, он тебе нравится.
Тебе обязательно все время носить кожаные брюки?
Дюма без устали рыщет по саду взад и вперед. Серебряные часы на комоде методично отсчитывают время. Подарок им на свадьбу от ее матери, они украшены надписью: Jeder seiner setbst. Ein sorgenfreies Leben. Каждый сам по себе. Жизнь без печали.
Гизела: Сознайся, ты влюблен в обложку. Сознайся в этом.
Эгон, безжалостно: По каким-то странным причинам ты, похоже, все еще считаешь, что черные брюки — последний крик моды. Надеть их может каждый, но…
Гизела, нараспев: Сознайся, сознайся, сознайся, сознайся…
Внизу звонит телефон. Кто-то снимает трубку. Если звонят ему, то перезвонят. Когда Гизела ходит на высоких каблуках, а делает она это частенько, она на добрых три дюйма выше Эгона. Она оценивает его угрюмое лицо, пока он продолжает исследовать свои галстуки. На самом деле его недовольство может быть связано с ожидающим их вечером. Рассчитанно растянув свои тонкие губы в улыбке, она, не переставая расчесывать волосы, подходит к сидящему на кровати Эгону и, не наклоняясь, обосновывается между его расставленных ног. Он с отсутствующим видом обнимает ее и, глядя в окно, тискает ее голые ляжки.
Конечно, всегда есть место и неожиданному.
Я собираюсь в один прекрасный день построить тебе в углу этой комнаты крохотный-крохотный домик. В нем будет крохотное одеяло и маленькая подушка, а может быть, и миниатюрный шкаф, куда ты сможешь положить щетку для волос, нежно говорит Гизеле Эгон.
Если ты пообещаешь не заниматься больше любовью с Ритой, говорит она, я пообещаю вести себя как следует.
Часом позже Эгон оставляет ее скорчившейся в углу ее комнаты. Я скажу им, что у тебя разболелась голова. Скажу, что ты позвонишь завтра. Она обхватывает руками ноги, опуская лицо все ближе и ближе к своим костлявым коленям.
Эгон.
За обедом женщина, сидящая справа от него, спрашивает: Вы никогда не жалеете, что по молодости лет не участвовали в войне?
Не знаю. Он в изумлении смотрит на нее. Никогда не задавал себе этот вопрос.
Позже, у Риты дома, он повторяет заданный ему вопрос.
Знаешь, когда я в тебя влюбилась? спрашивает она.
Нет.
Вовсе не при первой встрече. Нет. Это произошло, когда вы оба стояли рядом с машиной, позируя мне. Не знаю, почему. Но случилось это именно тогда. Это было так восхитительно.
Не пообедаешь ли ты завтра с нами? спрашивает он. Обедать? С тобой и Гизелой? Чего ради?
Не знаю. Я подумал, что это может быть забавно. Забавно? Ты ведь шутишь?
Нет. Конечно, нет.
Знаешь… иногда мне от тебя не по себе.
Эгон и Гизела.
Я собирался сказать тебе вчера вечером, говорит Эгон, я действительно влюблен в эту обложку.
Ты это серьезно?
Абсолютно.
Я так рада. Так рада.
Я тоже. Это мы.
Вот именно. Да. Это мы.