Нет, это неправда. Она просто фотограф в отпуске, в полностью оплаченном отпуске. Ей, конечно, не впервой. Не то чтобы она брала, ничего не внося взамен. Она помогала у Хельмута на кухне, несколько раз, когда отсутствовала кухарка, готовила поесть и вместе с Эгоном ездила через день в Брумхольдштейн за Leckerbissen: за икрой, бри, паштетом и кондитерскими деликатесами, Rumkugeln, Marzipankartoffeln, Obsttortchen, gedpkter Apfelkuchen, Weintrauben-schnitten, Windbeutel и эклерами. С гордостью делящий с ней постель Эгон разгуливал с самодовольным выражением на лице, словно показывая, что он посвящен в нечто, чего больше ни с кем, по всей вероятности, разделить нельзя. А Хельмут в молчании пестовал свою злобу.
Почему?
Потому что он еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Таким беззащитным без Анны. Потому что в ту пору всем бросалось в глаза, что он лишен секса. Потому что сейчас он не мог тягаться или соперничать с победоносным Эгоном. Тем не менее он заслуживал определенного уважения, ибо не стал отыгрываться, приведя в дом другую женщину.
Когда его спрашивали, что случилось с Анной, Хельмут отвечал: Мы слегка поссорились. Вам достаточно? Вас удовлетворяет этот ответ? Или же вы хотели бы знать что-то еще? Например, суть нашей ссоры? И кто кого бросил? Дал ли я ей, иными словами, от ворот поворот, или же она ушла и не собирается возвращаться?
Рита в коротенькой джинсовой юбке и расстегнутой блузке прилегла в саду на шезлонг и, прикрыв глаза, нежилась на солнце. Не смотрел ли на нее кто-то из окна на втором этаже? Ульрих был явно в невыгодном положении. У него в этом доме не было своей комнаты, куда бы он мог уйти.
Обби, как обнаружил Хельмут и все остальные, был не прочь порассуждать за бутылкой пива о своем отце. Он считает себя марксистом, с пренебрежением сказал Обби, а на самом деле он чертов фашист.
Вилли вечно скрывался за деревьями.
Прекрасное лето.
Утром во вторник Хельмут объявил, что уходит почти на весь день. Он вернулся в новом полотняном костюме, новой рубашке, новом галстуке, новых туфлях, подстриженным, чисто выбритым, широко улыбающимся. Вилли помог распаковать его приобретения. Складные кресла для сада, новая стереосистема, дюжина пластинок, кое — что из непременных деликатесов, закупленных в Демлинге. Смена взглядов или просто смена стратегии?
Да и пора бы уже — с выбившимся из графика строительством музея и внезапной необщительностью мэра. Он ничего не мог обнаружить, но это нервировало. Почему мэр стал вдруг не таким приветливым, не таким жизнерадостным, не таким дружелюбным? Ни с того ни с сего перестали поступать приглашения, а те, которые исходили от него, отклонялись. Такие вот дела. Больше никаких дружеских рукопожатий. Никаких похлопываний по спине. Всего того, что Хельмут уже принимал как само собой разумеющееся. Может быть, мэр что-то прослышал? Но что?
Что-нибудь связанное с его женой, Вин?
Хельмут признался Ульриху: Бог ведает, что наговорили мэру. Я понял, что что-то происходит, когда на прошлой неделе он сказался слишком занятым, чтобы прийти на ланч в «Сливу». Слишком занят для ланча. Он же все равно должен где-то поесть. А тут еще на мою голову Эгон со своей нынешней подружкой просто лезут волку в пасть. На кой черт они так бросаются в глаза? Что, нужно, чтобы все обо всем знали? Бедный Обби просто приклеился к их двери…
Почему ты от него не избавишься? спросил Ульрих.
С чего ты взял, что другой окажется лучше?
Что в действительности произошло между тобой и Анной? спросил Ульрих.
Я не хочу об этом говорить, сказал Хельмут. Она заявила… полная чушь… что я заглядываюсь на Риту.
Ну а Рита?
Она продолжала фотографировать все подряд. Дом Хельмута изнутри и снаружи, соседние фермы, железнодорожную станцию, заброшенное железнодорожное полотно, подступы к станции, станционные знаки, сердитого и нетерпеливого Эгона, и раздраженного Хельмута, и угрюмую женщину на кухне, и забавную походку Обби, оттеняемую неуверенной детской улыбкой на его лице идиота, и выражение скрытого расчета на лице приятеля Обби Вилли…
Эгон по телефону своей жене: Ну, дорогая, я, конечно же, хочу, чтобы ты сюда приехала. Но вот сейчас… Стоит ли? Я собираюсь уезжать. Мне нужно встретиться с одним человеком во Франкфурте. С кем? Ты хочешь знать, с кем я собираюсь встречаться?
Ты когда-нибудь спрашивал Анну Хеллер о том, как она столкнулась с Паулой? спросил своего брата Хельмут.
Нет, никогда.
Хельмут посмотрел на него со снисходительным удивлением. Ты меня изумляешь.
А правда, Гизела забивается в своей комнате в угол? поинтересовалась дочь Хельмута. И Хельмут, взвесив значение ее вопроса, ответил: Да, иногда. Но лучше бы ты об этом никому не говорила. Я даже не хочу выяснять, откуда ты об этом знаешь.
Я слышала, как ты рассказывал об этом дяде Ульриху.
А-а.
И почему она забивается в угол?
Не знаю. Наверное, ей в углу нравится. Этакое одеяло, под которым все нипочем.
А ты когда-нибудь забивался в угол? спросила она отца.
По крайней мере, я об этом не помню.
Она забивается куда попало или в какой-то особый угол?
Не знаю. По-моему, нет никакой разницы. Возможно, у нее есть любимый угол.
Почему?
Почему? У нас у всех есть любимые вещи. Любимые стулья, любимые комнаты, любимые парки. Даже любимые улицы. Я не вижу, почему в данном случае ей не иметь любимого угла. Ты удовлетворила свое любопытство?
Я так и не понимаю, почему она забивается в угол.
Спроси у фрейлейн Хеллер.
Уж не Эгон ли ее заставляет?
Надеюсь, что нет.
А фрейлейн Хеллер когда-нибудь забивалась в угол?
Ты что, одержима этой темой? Если фрейлейн Хеллер и забивалась в угол, она никогда мне об этом не сообщала.
А ты был бы счастлив, если бы увидел это?
Довольно. Хельмут сурово посмотрел на нее. Довольно.
Если ты больше не любишь маму и не любишь Анну, ты, может, любишь Гизелу?
Нет. Я не люблю жену Эгона. Слишком худа и истерична.
Ты же должен кого-то любить.
Кто тебе сказал?
Ты же должен кого-то любить.
Ты прочла слишком много книг.
Готова поспорить, что ты влюблен в Риту.
Она тебе нравится?
Она занятная.
Даже чересчур, правда?
Гизела бросила на него лукавый взгляд. Иногда она тоже забивается в угол, чтобы сделать фотографию.
Франц не часто оказывался на переднем сиденье автобуса, отправлявшегося в Брумхольдштейн в 11:25. Не часто оказывался в этот час за рулем и Хаген. Не ожидал встретить вас на этом рейсе, сказал Франц.
Поменялся с другим шофером, сказал Хаген.
Когда они выехали из Демлинга и водитель смог слегка расслабиться за рулем, Франц между прочим упомянул, что во время обеденного перерыва, в три часа, собирается воспользоваться библиотекой. Давно уже туда собираюсь, сказал он.
Я-то читаю мало, откликнулся водитель. Люблю отдыхать на свежем воздухе, где-нибудь под деревом. Могу сидеть так часами. Забываю о времени… и вообще обо всем.
В библиотеке, сказал Франц, возвращаясь к занимающей его теме, есть справочный зал, зал периодики, а еще специальный зал, где можно слушать музыку. Там выдают наушники. Даю голову на отсечение, что в Демлинге нам такой библиотеки не видать.
В общем-то, сказал, не отрывая взгляда от дороги, шофер, я предпочитаю футбол. Могу часами смотреть его по телевизору. На Хагене были американские авиационные очки от солнца. Темно-зеленые стекла и золотистая металлическая оправа. На безымянном пальце правой руки он носил кольцо с большим опалом. Получил он его в наследство, в подарок или где-то купил? Не желая проявлять любопытство, Франц заметил только, что у Хагена замечательное кольцо, однако тот ничего на это не ответил.