Они перешли к горячему, когда зазвонил телефон. Обби, который чавкал за едой как свинья, отчего его отцу было явно не по себе, послушно поднялся из-за стола, стоило Францу сказать, Обби — телефон!
Не знаю, кто может звонить нам в такое время в воскресенье, сказала Дорис. Франц мрачно посмотрел на нее, но не произнес ни слова.
Обед — просто объедение, сказал Ульрих Дорис.
Вернулся Обби. Это тебя, сообщил он Францу. Господин фон Харгенау.
Дорис старалась не встретиться с Ульрихом взглядом. Взяв свою тарелку, она пробормотала какие-то извинения и вышла из комнаты. Из коридора до Ульриха доносился голос Франца. Все нормально, сказал Франц. Я понимаю. Молчание. Да. Понятно. Ульриху было ясно, что именно понимает Франц. Франц сказал: Все нормально, и повесил трубку. Когда Дорис подошла к нему в коридоре со словами: Франц, господин фон Харгенау как раз упомянул… Франц прошел мимо нее и отправился на кухню. Она вернулась к столу и, увидев тарелку мужа, сказала: Бедный, он не доел цыпленка. Потом, пока Ульрих описывал ей свои первые впечатления от Брумхольдштейна, ему было слышно, как Франц, в этом не могло быть сомнения, бьет об стену или об пол тарелки и бокалы. Дорис привстала было со своего стула, но передумала. Он так рассчитывал, что на обед придут ваш брат и фрейлейн Хеллер.
Я не знал, что он собирается прийти с фрейлейн Хеллер, сказал Ульрих.
Такая милая дама, откликнулась Дорис, а Обби захихикал. Обби, прекрати сейчас же, сказала она.
Когда Франц вернулся, в одной руке он держал бутылку вина, а в другой штопор.
Не желаете? спросил он Ульриха.
Обби спросил Ульриха, умеет ли тот поджигать машины.
Вы обращаетесь не по адресу, ответил Ульрих.
Друг Обби Вилли не мог сдержать ухмылки. Это совсем просто, серьезно сказал Обби. Открываете бензобак, опрокидываете машину на бок, для этого может понадобиться пара человек, и бросаете спичку в лужу вылившегося бензина.
Пых, радостно подхватил Вилли.
Мой слабоумный сын, снисходительно сказал Франц. По-моему, он мечтает о своего рода революционной роли.
По крайней мере я не трачу половину времени с подносом в руках, а вторую — играя со спичками без головок, откликнулся Обби и в поисках одобрения посмотрел на Ульриха.
Вон отсюда, крикнул Франц, обеими руками вцепившись в стол, словно сдерживаясь, чтобы не броситься на своего сына. Убирайся сию же минуту.
Ну надо же, сказала Дорис, когда Обби со своим другом вышли из-за стола. Вечно они ссорятся. Подрагивающей рукой Франц налил себе еще один бокал, а затем встал и перегнулся через стол, чтобы подлить Ульриху, проливая вино на скатерть. Дорис посмотрела на него с упреком. Франц, ты совсем позабыл о манерах.
Франц уселся и пристально посмотрел на Ульриха. Ладно, ну а что вы скажете о нашей братской могиле?
Какое-то мгновение Ульрих не мог понять, говорит ли Франц иносказательно о своем доме и семье или имеет в виду могилу, разрытую рядом со школой в Брумхольдштейне.
Та еще история, да? сказал Франц.
Ужас.
Им надо было сразу же залить все это тонной бетона. Но нет, наш мэр должен руководствоваться буквой инструкции.
Пока Дорис выметала на кухне перебитые тарелки и бокалы, Ульрих пытался втянуть Франца в беседу. Но Франц, мрачно уставившись на свой бокал, не желал отвечать на веселые воспоминания Ульриха: А сохранились ли те красные подтяжки? Никогда не забуду, как ты сидел в своих красных подтяжках за кухонным столом, аккуратно раскладывая зеленый лук и редис, селедку и сосиски, картофельный салат и соления, Liptauer.
Вы все выдумываете, сказал Франц.
Нет. Не выдумываю. Ульрих нагнулся к Францу, словно намереваясь окутать его своим восторгом перед деталями прошлого, которыми он, Ульрих, был с охотой готов поделиться.
А ваш брат и в самом деле сказал, что собирается прийти? внезапно спросил Франц.
Да. Но что-то, должно быть, изменилось… Мне надо будет скоро идти.
Только после того, как вы отведаете торт, сказала Дорис, входя в столовую с большим свежеиспеченным тортом на блюде.
Этого не может быть, сказал Ульрих с наигранным энтузиазмом.
Этого просто не может быть. Это же мой любимый шварцвальдский вишневый торт. Сколько лет я его не пробовал… может, с…
С прошлой недели, в «Сливе», сказал Франц.
Воскресенье: В десять тридцать Ульрих отправился пешком на автобусную остановку, так и не посмотрев на модель концлагеря Дурст. Он успел на последний автобус в Брумхольдштейн. За рулем тот же приветливый водитель. Хорошо провели время? спросил он Ульриха. О, да.
Приятные люди, сказал водитель.
Что-то я не могу найти Франца, сказала Дорис, когда они с Ульрихом стояли в дверях. Эй, Франц. Франц! Тишина. Франц?
Они постояли, дожидаясь ответа. Так и не дождавшись, она сказала: Надеюсь, когда вы в следующий раз к нам придете, с братом или без него, вы сможете увидеть модель Дурста. Она почти закончена. Франц, похоже, никак не может решить, оставлять ли ее как есть или выкрасить в темно-серый цвет.
Воскресенье: На обратном пути водитель упомянул о «Сливе». Время от времени я захожу туда выпить кружку пива. Все собираюсь зайти как-нибудь с женой…
Да, там неплохо кормят.
А их торты и выпечка, сказал водитель. Они делают даже шварцвальдский вишневый торт.
А вы его когда-нибудь пробовали? вежливо спросил Ульрих.
На торжественной церемонии памяти Брумхольда, которая состоялась под открытым небом, в нарядном парке позади библиотеки, мэр зачитал заготовленную по этому поводу довольно-таки пространную речь. В ней он попытался установить связь — никто не спорит, достаточно хрупкую — между философом Брумхольдом и городом, названным в честь покойного метафизика, величайшего немецкого философа двадцатого века. Мэр, опытный оратор, говорил с большой теплотой и, как показалось слушателям, искренним восторгом по отношению к человеку, чьим творчеством он всегда восхищался, хотя, как он тут же признался, осилить его так и не смог. Стоял прекрасный летний день, и мероприятие, несмотря на недавно раскопанную братскую могилу, из-за которой поначалу кое-кто советовал мэру отложить церемонию, собрало немало народу. Там была Анна Хеллер, был хозяин книжного магазина Йонке, и жена мэра, и их друзья Эгон и Хельмут, и фотограф Рита Тропф-Ульмверт, которая фотографировала выступающих. Хельмут то и дело поглядывал на часы. Его дочь Гизела сидела рядом с Эрикой в первом ряду, в то время как большинство школьников расселось сзади. Кроме того, Хельмут время от времени записывал что-то в маленький блокнот, дополняя заметки, которые он сделал для своей импровизированной речи. Разумеется, по такому случаю присутствовали все сотрудники библиотеки и все школьные учителя. Большая бронзовая плита с именем Брумхольда оставалась еще задрапирована белым полотнищем. По случаю торжеств в главном зале были выставлены все книги и статьи Брумхольда из собрания библиотеки, а также ряд книг и фотографий, предоставленных по случаю церемонии другими библиотеками.
Но кто же читает сегодня Брумхольда? риторически вопросил читающий свою речь по бумажке мэр.
Гизела особо не сомневалась, что ее отца тоже попросят произнести речь о Брумхольде. К удивлению Хельмута, приглашение поступило так поздно, всего за день до церемонии, что его так и подмывало отказаться. Сидя рядом с Хельмутом, Ульрих безуспешно пытался встретиться взглядом с Анной Хеллер. Хоть он и видел, как она разговаривала с его братом, сесть она предпочла вместе со своими учениками сзади. Хельмут все еще сердился, что его пригласили высказаться о Брумхольде только в последний момент. Но почему, недоумевал Ульрих, никто и не подумал попросить об этом меня? Они что, и в самом деле предпочитают архитектора известному писателю? Таков ли был бы выбор Брумхольда?