В отличие от формальной, задача которой, главным образом, состоит в том, чтобы полностью исключить какие бы то ни было противоречия в теоретических построениях, эта логика уже в самом наличии противоречия видит опорный ориентир на пути к истине. Кроме того, опять же в отличие от формальной, она способна оперировать вполне содержательными понятиями.
Основы этой логики были заложены Иммануилом Кантом (мы ещё будем говорить о нем), великим немецким мыслителем, родоначальником немецкой классической философии, профессором университета в Кенигсберге, и впоследствии существенно дополнены и развиты Гегелем. Но гегелевская "Наука логики" - это предмет куда более фундаментального знакомства с философией, чем то, которое предполагается настоящим Введением. Поэтому здесь мы ограничимся самыми началами.
Основные категории или, как их называет сам Кант, "чистые рассудочные понятия" сводятся им в специальную таблицу по четырем группам, каждая из которых объединяет в себе взаимосвязанные и взаимозависимые начала этой новой логики:
- количества: единство, множество, целокупность;
- качества: реальность, отрицание, ограничение;
- отношения: присущность и самостоятельное существование, причина и следствие, взаимодействие;
- модальности: возможность-невозможность, существование-несуществование, необходимость-случайность.
Кант говорит, что эти категории полностью исчерпывают собой все присущие сознанию логические схемы, в соответствии с которыми человек только и может организовывать свое познание действительности. В этом пункте его существенно поправит Гегель, который дополнит кантовский список многими другими философскими понятиями. Но сейчас нам важно вовсе не то, в чем ошибался великий мыслитель (кстати, не такая это и ошибка, ибо построение диалектической логики не завершено и по сию пору). Здесь мы хотим подчеркнуть то, что только постижение основ именно этой логики делает исследователя исследователем.
Заметим ещё одно обстоятельство, которое прямо вытекает из основоположений кантовской логики. Это заключение сразу же будет воспринято его преемниками и во всем блеске проявит себя в гегелевской системе. Существо его сводится к тому, что любая вещь, попадающая в сферу нашего анализа, в обязательном порядке проходит сквозь строй всех логических категорий. Нет такого, чтобы одни подчинялись каким-то одним категориям из этого общего списка, другие - другим. Как весь окружающий нас мир собирается в точке оптического фокуса, так каждое понятие концентрирует в себе аппарат всей логики без изъятия. А это значит, что пристальный анализ способен в каждом отдельном понятии найти явственные следы всего категориального макроскосма. Больше того: не просто способен, но и обязан, поэтому если подчиненность каким-то логическим отношениям не выявлена, анализ не может считаться законченным. Иными словами, как палеонтолог по обломку кости способен воссоздать черты давно вымершего вида, каждый отдельный факт может раскрыть в себе в конечном счете всю систему взаимосвязей этого мира, а каждый отдельный фрагмент наших знаний - в конечном счете всю созданную нами культуру. Все это мы ещё увидим.
Впрочем, новая, рожденная великими немцами, логика отличается не только этим, но и самой структурой своих умозаключений. Формально-логическое суждение в основном строится по схеме: первая посылка - вторая посылка - вывод. Например: а = b; b = c; следовательно, а = с. Категориальная логика вводит совершенно иную структуру вывода, абсолютно немыслимую с позиций формальной, ибо центральным звеном умозаключения предстает не что иное, как противоречие: тезис - антитезис - синтез. Кстати, все вводимые Кантом категории сгруппированы именно по этой схеме.
Порядок решения рассматриваемого нами примера наглядно иллюстрирует действие именно этой логики. Так, например, тезис нам задан заранее: "два плюс два" равно "четыре". С антитезисом мы уже тоже столкнулись: "два ежа" и "два ужа" действием простого "сложения" не объединяются. Разрешение же этого противоречия состоит в выявлении некоторого обобщающего основания, в котором растворяются оба "слагаемых". Поэтому синтез гласит: "четыре метра колючей проволоки".
Тот факт, что отыскание того общего основания, которое дает возможность для количественного сопоставления разнородных явлений далеко не всегда замечается нами, говорит нам о том, что многие из подобных логических операций выполняются в каких-то глубинных слоях нашей психики. Другими словами, сама способность к их выполнению является одной из фундаментальных характеристик человеческого сознания. Однако поставить её в один ряд с такими вещами, как (столь же не замечаемые нами) способность к дыханию или перевариванию пищи, никоим образом нельзя. Она не дается нам от рождения, но воспитывается в нас. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно представить, что у нас ещё нет требуемых контекстом какой-то задачи обобщающих знаний об окружающем нас мире, или что мы ещё не сформировали прочные навыки подведения под обобщающие понятия разнородные явления.
Отсутствие каких-то обобщающих знаний, равно как и отсутствие способности и "автоматизированных" навыков пользоваться ими означало бы для нас принципиальную невозможность "количественной" ориентации в этом мире. Все это самым непосредственным образом подтверждается при анализе первобытного сознания. Этнографам хорошо известен тот факт, что первобытный человек, не знающий общих категорий, не в состоянии даже понять вопрос о том, сколько всего деревьев там, где рядом стоят две сосны и две березы. И уж тем более ответить на него. Отсутствие у неразвитых племен способности к сложным абстракциям и логическим обобщениям лишает их возможности совершать даже простейшие математические действия с предметами, резко контрастирующими по своим свойствам. Первобытный разум не в состоянии сложить разные породы, ибо у него нет обобщающего понятия "дерево". Между тем, по числу надежно различаемых им разновидностей (причем не только деревьев) любой дикарь может поспорить с профессиональным ботаником и зоологом. (Кстати, справедливость требует отметить, что умственными способностями люди, живущие в условиях первобытного строя, отнюдь не обделены. Поэтому неумение решать привычные нам задачи свидетельствует отнюдь не об ущербности их ума, но просто о другом его складе, об ином составе знаний, а самое главное - иной системе их обобщения и классификации. Глубиной же своих познаний они вполне могут поспорить и с теми, кто профессионально занимается научной деятельностью.)