Вальтер допоздна составлял расписание. Он любил распределять часы, темы, взводы, роты. Увлекшись, не слышал лифта, голосов в коридоре, отдаленной зенитной пальбы. Разграфленная бумага станет учебной программой, повинуясь ей, гражданские люди превратятся в солдат.
Ради этого не жаль корпеть, вспоминая 7‑й кавполк в Старо–Константинове… Здесь, правда, пересеченная местность, ему не доводилось обучать действиям в горах. Мало ли чего не доводилось…
Бригада пополнилась, получила оружие, занятия велись в казармах, во дворе, в учебном центре в десяти километрах от Альбасете, в холмистых оливковых рощах за городом. На пласа де тора [28] оборудовали стрельбище.
Горев сообщил, что постарается повидаться до того, как бригаду пошлют в бой. Из Мадрида вернулся Луиджи Галло с Черными ввалившимися щеками. Рассказывал о стычках в университетском городке, в пригородном парке Kaca дель Кампо. Вспоминали Москву двадцать второго года, смаковали арманьяк, присланный из Парижа…
14 декабря, через две недели после отъезда Сверчевского из Москвы, бригаде предстояло выступить на фронт. Это держали в тайне, бойцам намеревались сообщить перед маршем.
Однако по городу расклеили афиши, оповещавшие о корриде в честь — кричали аршинные буквы — нашей доблестной 14‑й бригады, которая идет на передний край и наголову расколошматит Гитлера, Муссолини, Франко и прочую фашистскую сволочь.
Вальтера охватила ярость. Хосе успокаивал, как умел. В Испании не бывает секретов. Как–то он с одной… Назавтра знала вся деревня. Коррида — самая волнующая радость. После женщин, разумеется.
Законы военного времени на корриду не распространялись. Никому и в голову не приходило, что такое сосредоточение людей неразумно. Особенно, когда город навещают германские самолеты, когда задерживают подозрительных, нередко — лазутчиков.
Альбасете привлекало фашистскую разведку не только из–за комплектующихся здесь интернациональных бригад, но и потому, что за городом находилось крупное бензохранилище, сравнительно неподалеку — аэродром, в самом городе — арсенал.
Люди покупали при входе традиционные подушки, которые клали на холодные каменные, скамьи. Если торреро оплошает, они полетят в него.
Но торреро орудовал на совесть, поединок на окровавленном песке велся с такой страстью, что зрители в экстазе забывали о самолетах, о войне, обо всем, кроме человека с короткой косичкой и отчаявшегося быка, утыканного бандерильями.
Последний удар наносился против трибуны, где сидел Вальтер. Матадор протянул ему на кончике шпаги отрубленное ухо быка. Вальтер поднялся и бросил на арену свою фуражку [29].
Следом полетели десятки шляп, беретов, пилоток. Амфитеатр стонал от восторга.
Хосе Диас, генеральный секретарь компартии Испании, сказал: «Если мы когда–нибудь придем к власти, конечно, запретим бой быков, хотя это будет нам стоить многих симпатий. Нельзя иначе, это же варварство. Но я о запрете, вероятно, буду знать заранее. Я пойду на последнюю корриду, и когда она кончится, заплачу».
Испания — карта, на которую поставило человечество. Если бы сочувствие, число поднятых и сжатых в кулак рук определяло поступь истории, война прекратилась, едва начавшись. Демократически избранное правительство Народного фронта пользовалось широчайшей поддержкой и за рубежом: сторонники Ганди в Индии, английские лейбористы, умеренные либералы Мексики, интеллигенция Европы и Америки, председатель II Интернационала Луи де Брукер…
Лозунг республиканцев «Честь и граната» послужил названием стихотворения польского поэта Владислава Броневского:
Республиканцы, разите вернее.
Братья–испанцы, слушайте брата:
Я вам бросаю за Пиренеи
Сердце поэта — честь и граната!
Мятежники пользовались симпатиями кучки ретроградов и человеконенавистников. Зато получали весомую поддержку из арсеналов нацистской Германии и казарм фашистской Италии.
Республиканская газета писала в те дни о благородной помощи друзей: «Мы, испанцы, очень благодарны вам за человеколюбие, за корпию и бальзамы, которые вы посылаете, чтобы залечить раны Дон Кихота; но мы были бы гораздо более благодарны, если б вы спабдили его новым копьем и щитом».
Петрек и Янек, молодые рабочие суконной фабрики в Лодзи, прошли пешком — у них не было ни гроша в кармане — через Германию и Францию, чтобы сражаться за Испанскую республику.
Из 54 стран мира, в том числе и из Германии и Италии, шли, ехали, плыли, летели добровольцы.
К маю 1937 года их было свыше 20 тысяч, всего за войну 35 тысяч. Под Малагой сражался батальон, именовавшийся: «Чапаев — батальон двадцати одной национальности». В нем насчитывалось немцев — 79, поляков — 67, испанцев — 59, австрийцев — 41, швейцарцев — 20, евреев (палестинцев) — 20, голландцев — 14, чехов — 13, венгров — 11, шведов — 10, югославов — 9, датчан — 9, французов — 8, норвежцев — 7, итальянцев — 7, украинцев — 6, люксембуржцев — 5, бельгийцев — 2, греков — 1, бразильцев — 1. (Данные на 5 июля 1937 г.)
Присяга «волонтера свободы» завершалась словами: «Я прибыл сюда добровольно и отдам, если понадобится, всю свою кровь до последней капли для спасения свободы в Испании и свободы во всем мире».
7000 интербригадцев остались в испанской земле.
5 ноября 1936 года закончилось спешное формирование первой (11‑й) интербригады трехбатальонного состава: батальон «Эдгара Андре» (немцы, австрийцы, скандинавы), «Парижская Коммуна» (французы, бельгийцы), имени Домбровского (поляки, болгары, чехи, венгры, югославы). Командовал бригадой Эмиль Клебер (Манфред Штерн), комиссар — Марио Николетти (Джузеппе ди Витторио).
В полдень 8 ноября авангард 11‑й бригады вступил в Мадрид. Колонна шла среди развалин и баррикад, сорванное с крыш железо гремело на мостовой.
III
До последней минуты верилось: бригаду бросят под Мадрид. Вальтер ловил каждую новость о положении столицы, переставшей ею быть: премьер Лярго Кабальеро, двенадцать министерств поспешно отбыли в Валенсию. Но Мадрид оставался Мадридом, не только сердцем республики — ключевым пунктом в центре страны.
К стремлению на мадридский фронт примешивалась, однако, зябкая робость. Не хотелось признаваться в ней даже самому себе. Командир бригады под Мадридом у всех на виду. Сколько легенд о Клебере, все чаще мелькает имя Лукача. Станет ли он вровень с ними?
Пришел приказ. «Марсельезу» направляли под Кордову. Франкистское наступление на юге грозит и Мадриду, его коммуникациям со средиземноморскими портами.
Вальтер по карте осваивал район предстоящих действий, вглядываясь в каждый штрих. Бои развернутся, уже развертываются на склонах Сьерра Морены, бои за господствующие высоты, за населенные пункты на обрывистом берегу Гвадалквивира, за город Хаэн — ближайшую цель мятежников…
Но одно — воевать по карте, другое — в горах или на дорогах, после дождя превращающихся в жидкое месиво.
Фронт заявил о себе прежде, чем начали рваться снаряды. И посвист пуль напомнил давний осенний день, Никитские ворота, гибель Василия… Далекий покуда фронт начался встречными солдатами. Они брели понурые, небритые. Беглецы, дезертиры. Кое у кого потемневшие бинты с запекшейся кровью.
Когда группа поравнялась с автомашиной, Вальтер поднялся навстречу. Его начальнический вид не произвел на бойцов впечатления.
Там, на гражданской войне, он не задумался бы. Рука потянулась к кобуре. Он совладал с собой и как ни в чем не бывало окликнул:
— Салюд, камарадас!
Не отозвались.
Он развел руки, останавливая людей.
— Постарайтесь меня понять. Кто переведет с французского?
— Ну? — одиноко и неприветливо отозвалась толпа.
— Я и мои солдаты приехали издалека вместе с вами драться против фашистов, бить их. Мои солдаты подойдут в ближайшие часы и помогут вам.
— Мы не ели двое суток. Не видим командиров.