— За такой ответ, предполагаю, послали меня подальше. Предпочитаю, когда вслух, вопреки дипломатическому протоколу.
— Среди наших советников — вы их еще слабо знаете — есть всякие. Такие, как Фриц [31] (дружит с Лукачем, ворожит ему) или Малино [32], дорого стоят. Полезно знакомство с Вольтером [33]. Ведает артиллерией… Но попадаются и доморощенные Александры Македонские. Ему клипок вострый и — одним махом всех побивахом.
Иногда рекомендации Горева не совпадали с представлениями Вальтера. Взять тех же журналистов. Ихнего брата немало в Мадриде. Есть и заведомый сброд, есть и скользкие персонажи. Но враждебность, какую проявил Вальтер, отказавшись принять корреспондентов, бестактна.
— Для нас небезразлично общественное мнение и в стране, и за границей, во всем мире. Его создает пресса… Убедительно прошу о благоразумии.
Вальтер сидел насупившись. Поучения Горева становились в тягость. Тем более что обоснованны.
Они, собственно, равны в звании, — оба комбриги, пожалуй, ровесники. Но у Горева великое преимущество — знания, опыт, приобретенный еще в Лондоне, в бытность заместителем военного атташе у Путны, и теперь здесь. Природный ум, понимает, ох, понимает, сукин сын, что к чему. Даже пожелай Вальтер возразить, не нашелся бы. Не любил он такое состояние.
Горев утверждал, что Вальтеру, помимо командного пункта на передовой, следует иметь постоянное жилье в Мадриде. Для чего? Народу ваяшо, что командиры в такое время селятся в Мадриде, — не сидят на чемоданах, не собираются бежать, как случилось с некоторыми генералами и министрами в ноябре. Испанские товарищи обеспечат охрану. Приезжая по делам в Мадрид, не придется задерживаться в гостинице, где всякой твари по паре.
— Особняки, виллы — на выбор. Эти кварталы фашисты не бомбят. Сберегают жилье хозяев… Отдохнуть по-человечески тоже не во вред, — закончил Горев. — По сему случаю — ко мне обедать.
В машине Вальтер, насупившись, молчал. Он не заметил дома со срезанным углом, очередь, все также жавшуюся к серой стене. Перед ним вставал иной Мадрид, чуть приоткрытый Горевым, — переплетение нитей, военных и политических, бугры и рытвины.
Терзало и другое: как сочетать веру в непререкаемость собственного авторитета с горькими уроками, получаемыми на каждом шагу? Хаджи сунул носом — и правильно — в НП на верхотуре костела. Горев отодвинул на место, словно мальчишку. Не думать, отвернуться? О чем прикажете думать? О собственной бригаде, которую он оставил шесть часов назад?..
— Кто напутствовал вас перед отъездом?.. Замнаркома волнуют перспективы германского вооружения, нас, грешных, взаимоотношения в мадридском подвале да снаряды к полковой 76‑миллиметровой. Каждому свое. Непростительно не делать выводы из войны, которая — боюсь — означает начало чего–то более грозного и кровопролитного. Вам не кажется?
Ну, что он от него хочет, почему не дает сказать о своей бригаде? Сам же твердит: каждому свое.
— Минутами, — отделался Вальтер ничего не значаще.
Горев впервые всмотрелся в его лицо, в резкие морщины, пересекающие лоб поперек и вдоль, холодновато–серые утомленные глаза.
Обед был сервирован на три персоны. Судя по бутылкам, хозяин знал толк в винах. Сели за стол — и объявился третий. Шумный, громоздкий, в ремнях, портупеях, толстогубый, с буйной шевелюрой. Горловина свитера легла на отложной воротничок, края которого украшали серебристые эмблемы.
— Здравия желаем, отче наш и учитель.
Он тряс руку Гореву, Вальтеру.
— Рад познакомиться, земля слухом полнится. Льщу себя надеждой, и обо мне наслышаны. Клебер собственной персоной.
По тому, как тщательно он выговаривал слова, как охотно прибегал к архаизмам, видно было: русский язык для него не родной. Вальтер кое–что слышал о прошлом того, кто сейчас представился как «генерал Клебер».
Следом за Клебером два бойца внесли плетеную корзину с вином, фруктами, коробками шоколада.
Горев нахмурился.
— Не обессудь, батюшка. Трофеи наших доблестных войск, презенты от дуче… Ценит он меня, не то, что ваша светлость.
— Бросьте, Клебер.
— Пока Клебер в Мадриде, спокойно строчите свои донесения, обличая его пороки и промахи. И поделом: критика — движущая сила…
— Вы бы лучше объяснили, почему бригада не удержалась под Эль Прадо?
— И на старуху бывает…
Он по инерции балагурил. Но беззаботность как рукой сняло.
— Вам лучше, чем кому бы то ни было, ведомо, какие потери понесла одиннадцатая и какие нанесла противнику.
Не рассчитывая на сочувствие Горева, он апеллировал к Вальтеру.
— С восьмого ноября Клебер грудью прикрывает Мадрид…
— Не преувеличивайте размеры собственной грудной клетки. — Горев постучал трубкой об стол. — Садитесь. Когда начинаете насчет своей груди, у меня впечатление, будто вы видите собственный бюст на гранитном цоколе.
Клебер безнадежно вздохнул.
— Скромность украшает большевика. Прорабатывали. Матушка–история нас рассудит.
— У нее, у матушки, найдутся заботы.
— Сухой вы человек, Владимир Ефимович, сухой. Среди братьев по оружию, как на дипломатическом рауте…
Прощаясь с Вальтером, Горев в коридоре приглушил голос:
— Клеберу невдомек, что он уже не командир одиннадцатой бригады. — И, предупреждая возможные вопросы: — Судьба играет человеком… даже когда он примеривается к памятнику при жизни.
В категорическом тоне атташе промелькнули нотки растерянности.
— Вот какие вуаля, — неожиданно печально закончил он.
Неспроста, быть может, Горев зазывал Вальтера обедать. Не хотел оставаться с глазу на глаз с Клебером…
Дождь, припустивший с утра, не утихал, и когда оборвался асфальт и «мерседес» забуксовал, погружаясь колесами в глину, Вальтер впервые за день облегчил душу, выложив Хосе все по поводу дерьмовых дорог, машин, водителей. И отправился с Алеком пешком.
Капитан Моранди доложил: особых происшествий не произошло. Да и что может произойти в таком тумане?
— А не особые? — переспросил Вальтер.
— Не особые? — постарался припомнить Моранди. — Несколько добровольцев из первой как будто роты тринадцатого батальона захватили огневую точку на высоте к западу от рощи…
Моранди обвел на карте высоту и пометил крестиком. Вальтер не следил за его карандашом.
— Помню. Нам она еще очень сгодится… Хочу не об этом, — он говорил, растягивая слова, останавливаясь. — Не об этом… Никто не приказывал. Сами, по доброй воле. Воспользовались туманом и лишним шансом получить пулю. Сколько их? Фамилии? Узнайте. Кто погиб, кто ранен? До последней детали.
— Слушаюсь.
Моранди почувствовал свою вину, но не склонен был преувеличивать эпизод и будущую роль высоты у рощи.
— Это — событие чрезвычайной важности, товарищ Моранди. Из тех, которые определяют войну. Смысл ее. Не поручусь, что таков «урок всей мудрости земной». Но военной — наверняка. Для меня сегодня — именно так.
Закончил буднично, как обычно при общении с Моранди:
— Приказ по бригаде. Поименная благодарность. Отпуск на двое суток в Мадрид. Зачитать во всех ротах. Политкомиссарам провести беседы…
Покидая Мадрид, Лярго Кабальеро вручил' генералу Миахе запечатанный конверт, разрешив вскрыть не ранее, как через двенадцать часов. Миаха в отчаянии разорвал конверт досрочно и прочитал приказ:
«Дабы иметь возможность выполнять основную задачу по обороне республики, правительство решило выехать из Мадрида и поручить Вашему Превосходительству оборону столицы любой ценой. Для помощи вам в этом трудном деле создается, кроме обычного административного аппарата, Хунта по обороне Мадрида с представителями всех политических партий, входящих в правительство, той же пропорции, в какой они входят в правительство. (Представители партий разбежались, безотносительно к пропорциям. Остался лишь коммунист Антонио Михе. — В. К.) … На случай, если, несмотря на все усилия, столицу придется оставить, тому же органу поручается спасти все имущество военного значения… В качестве Вашего штаба Вам придается Генеральный штаб, кроме той части, которую правительство сочтет необходимым взять с собой».