— Вы бы не протестовали, Метек, из выздоравливающих и легкораненых создадим учебные команды? Нет, бронь боже, никаких маршей, шагистики. Материальная часть оружия, элементы тактики… С точки зрения психотерапии… — Он обнимает Доманьского за плечи.
— На разе [40], старый…
— Отдыхать будем после войны, — объявляет Вальтер в штабе и не устает повторять в бригадах. — А пока — совершенствовать оборону и учиться.
После Харамы командование не пренебрегает тылами (проблемы коммуникаций, снабжения выдвинулись на первый план; Мадрид остался без железной дороги), налаживает централизованное управление войсками. Вальтера порадовал приказ о запасном учебном батальоне в каждой дивизии…
Его властное требование дисциплины, безоговорочного порядка уже не вызывало недоумения ни у подчиненных, ни в испанских штабах. Но и сам он постепенно понимал: любая война, любая армия своенравны. Частые митинги, удивлявшие поначалу, теперь пришлись по душе. От многоголосых всплесков, неистовых выкриков веяло молодостью, бурными месяцами Москвы семнадцатого года.
Только не поддаваться уподоблениям. Французы правы: на войне как на войне. Но справедливо и русское: Федот да не тот. Здешние митинги прежде всего воспламеняют. Железная логика может оставить равнодушными, а горячий клич, острая импровизация, образное слово накаляют страстную толпу. После Хосе Диаса, Галло, Долорес Ибаррури не пробубнишь по шпаргалке. Всего сильнее потрясала Ибаррури. Женщина, красавица — и мужественный пафос, огненные призывы. Бережно держа под локоть, он вел ее к трибуне.
— Товарищ Вальтер, — смеялась Долорес, — у вас замашки аристократа, голубая кровь. Я же простолюдинка.
— И я не из Потоцких, не из Радзивиллов, — оправдывался он, передавая букет, который держал наготове Алек.
Неспроста итальянские офицеры выезжали на рекогносцировку в Сигуэнсу, карабкались на скалистые откосы. Удар отсюда предполагалось нанести одновременно со встречным через Хараму. Но Харамское наступление поневоле началось раньше, его плачевные итоги не утихомирили мятежных полководцев. Само название итальянских дивизий, объединенных в экспедиционный корпус, внушало страх: «Божья воля», «Черное пламя», «Черные стрелы». Четвертая дивизия именовалась не столь устрашающе — «Литторио», зато была полностью механизирована. Техника в объеме, какой не снился республиканцам, резервы, о каких они и не мечтали.
Итальянские генералы, в чьих головах еще бродил абиссинский хмель, распланировали продвижение по дням, часам. От начального залпа (на рассвете 8 марта) до захвата Мадрида (15 марта). 13 марта вступала Харамекая группировка — капкан захлопывался. Эввива дуче! Доблестные итальянские воины в круглых шапочках, отороченных каракулем, коричневых рубашках, черных бриджах, начищенных желтых крагах маршируют по Гран Виа.
Грохнула итальянская артиллерия, в сторону Гвадалахары устремились желтые, не сменившие после Абиссинской кампании краску, танки. Слабые, едва сколоченные республиканские части, державшие оборону на широком фронте, дрогнули.
Итальянские бандеры (батальоны) выходили на оперативный простор.
Командование Центрального фронта принялось кроить тришкин кафтан — перебрасывать бригады из–под Харамы. Однако Гвадалахара — главное направление или демонстрация для отвода глаз? Лишь 11 марта принимается решение: все силы под Гвадалахару. Остановить противника, затем — контрнаступление.
Накал битвы под Гвадалахарой определялся для Вальтера числом покидавших Харамское побережье частей. Чем их меньше, тем шире фронт 35‑й дивизии. Каждый вечер звонит Рохо. В голосе извинения, заклинания, надежда: товарищ Вальтер едва не в одиночестве, но надо, надо, надо…
Вальтер и полковник Пюц — в нарушение штатного расписания командиру 35‑й дивизии дали заместителя и хорошо сделали — не вылезают из батальонов. Не давать противнику покоя, теребить вылазками, огнем орудий, постоянно меняющих позиции.
На полчаса по пути в Мадрид заскочил Хаджи, предупредил: у итальянцев танкетки с огнеметами. Разведка о них слышала, но применяются впервые.
— Испепеляющая струя… Прикажи углубить окопы. Где удастся — насыпные укрытия. Жди чего угодно. Звереют…
С Хаджи две группы динамитчиков. Одной предстоит взорвать понтонный мост на Хараме, второй — полотно железной дороги Мадрид — Бадахос.
Предвкушавший лавры итальянский корпус не выдержал контрнаступательного натиска республиканских бригад под Гвадалахарой, штурмовых ударов авиации. Поспешный отход обратился в паническое бегство. «Божья воля» как дивизия перестала существовать. «Литторио» отводили с быстротой, вынуждавшей побросать винтовки, пулеметы, тягачи, орудия. В межгорной долине догорали огнеметные танкетки, черные остовы автомобилей источали едкий дымок.
После Гвадалахары, когда и на Хараме франкисты утихомирились, Вальтер часто виделся с Рохо, Горевым. Военная ситуация тесно переплеталась с политической.
— В наш век трудно соблюсти военспецевскую непорочность, — Горев разгонял трубкой дым, поясняя: — Чтоб вы не кривились.
— Я не от дыма. Об армии и политике мне читали прописи еще в академии. Самому доводилось читать… На большую политику не замахиваюсь. Я о хлебе насущном. Почему у меня артиллерия не имеет боекомплекта, а под Альбасете — не байки — «Кондор» разбомбил склад со снарядами? Почему в Генштабе, военном министерстве только появится кто–то с мозгами — и нет. Я не лезу в их кухню. Мне снаряды нужны, нужно, чтоб перестали тасовать дивизию.
— Ваши «почему» — детский бугорок рядом с моими. Впрочем, на некоторые попробую ответить. В донесении имел честь дословно процитировать Кабальеро: «Теперь я знаю, что такое тактика и стратегия. Тактика — это когда нападают с фронта, стратегия — когда атакуют в обход». Мне протелеграфировали: «Не сочиняйте анекдотов…» Не мы лишь с вами умные, не одни ропщем. Вы не следите за печатью, а мне по долгу службы… Компартия, «Мундо обреро» начали помаленьку критиковать линию кабальеристов. Вместо «Но пасаран!» выдвинули «Пасаремос!» [41]. Призывы не заменяют орудий. Но воздействуют на людские головы. Долго так не протянется. Этому старому… не устоять на капитанском мостике. Кто заменит? Не нам решать.
В Германии специальный отдел Генштаба ведает Испанией. Помимо него — ни винтовки, ни человека, ни шага. Здесь же у семи нянек… И имеем — вуаля; да еще в Мадриде — Купера. Митинги, речи и — один допотопный дробовик на двоих… Я вам не читаю доклад об армии и политике, вы мне не втолковывайте про Комитет невмешательства и международную обстановку. Испанская проблема серьезнее, нежели всем нам виделось вначале. Полумеры — пусть вынужденные — всего лишь полумеры. Не нам решать, по хлебаем…
— Раз не нам, — Вальтер устало поднялся, — позвольте откланяться.
— Вам несладко приходится. Однако я с великой радостью поменялся бы с вами. Вопреки лекциям, которые мы слушали и сами читали, вы воюете — я занимаюсь политикой.
В коридорах гостиницы «Гэйлор», где останавливался атташе, громко звучала русская речь. В коридоре здоровались, щелкали каблуками.
«Гэйлор» был островком относительного благополучия, островком без постоянных обитателей. Многие русские, сражавшиеся в Испании, до него ни разу не доплыли. Для большинства он служил местом мимолетных встреч. Как сейчас для Горева и Вальтера.
Они шли через просторный холл «Гэйлора», два советских комбрига. Один в элегантном костюме, второй в мундире испанского генерала.
Распрощались у входа в буфет, где продавали московскую водку, «Казбек», «Беломор», ленинградские конфеты, советское шампанское. Вальтер взял «Мишек» и попросил у буфетчицы кулек понаряднее, коробку «Вишни в шоколаде» перевязать лентой.
Сейчас придет домой, сбросит мундир. Он поймал себя на «домой».
Как это началось?
Студенческий театр «Ла Барака» показывал сцены из Лопе де Вега. После антракта — концерт. Дремавший на «Овечьем источнике», Вальтер вздрогнул от треска кастаньет. Гитарные переборы нарастали, широченная юбка убыстряющимся волчком кружила на эстраде. Круженье, кастаньеты, гитара.