Это была норма.
Но чемодан с обтрепанными наклейками — угроза норме.
Пряча волнение, Анна Васильевна спросила:
— Командировка?
— Нет. На всякий пожарный.
Успокаивая жену, поцеловал ей руку.
— Як бога кохам, на всякий пожарный.
Сверчевский вдумчиво отбирал, укладывая в чемодан, вещи. Мятая алюминиевая мисочка для бритья куплена в Тамбове. Помазок с желтой костяной ручкой из Испании. Егерьское белье продал увольнявшийся в запас смоленский штабник. Бритва «Жиллет» — память от Горбатова…
Он не слышал звонка.
Ты что, оглох?
Нгора заспанная, в халате.
— Какой–то там черноволосый. Ночь, полночь, а он — в гости.
Алюминиевая мисочка покатилась по полу.
— Хуан!
Они не разжимали объятий, намертво обхватив друг друга.
— Вальтер! — выдохнул Модесто со стоном. — Вальтер!..
Вопросы, вопросы… Тоська, посланная на такси к Елисееву. Нюра вначале: «Ты сдурел?», через час, нарядная, в новом платье, накрывает на стол. Сперва — бутылки, блюда, рюмки. Потом — стопка грязных тарелок, сдвинутая к углу. Все спят. На спинке стула — генеральский китель, на другом — ворсистый пиджак.
А они — ни в одном глазу. Уже не так сумбурно, не так перебивчиво. Двое в спящей квартире, спящем доме, спящем городе.
— Это печально, Вальтер, это очень печально, когда гибнут люди и гибнет республика.
Модесто остановился у раскрытого чемодана.
— Я его помню, этот чемодан. Ты уезжаешь?.. Правильно, очень правильно. Держи наготове каждый из нас такой чемодан восемнадцатого июля — может быть, история повернулась бы по–другому… Ты не обидишься, если я спрошу: в твоей стране у всех есть такие чемоданы?
— Не у всех, Хуан.
'— Это печально, Вальтер, люди не видят — к ним идет война. Ты теперь не Вальтер? Сверцзевски? Трудно для испанца… О, Кароль, Карл — хорошо… Сейчас надо много думать. Нам, испанцам, и всем. Было много ошибок. Люди хотят сделать хорошо, но ошибаются, и получается плохо. Это печально.
Сверчевский помнил его искрометным, весело–громогласным и громогласно–суровым. Сейчас приглушенным рефреном: «Это печально». И бледность сквозь загар.
— Нам, Хуан, надо думать не меньше вашего.
— Важно, чтобы все думали и думали верно. Еще важнее — не только думать. Не тайна, Кароль, чем ты занимаешься?
Модесто взял в руки переплетенную в коричневый коленкор папку, бережно раскрыл.
— Я не очень хорошо читаю по–русски. Если ты любезно прочтешь, буду благодарен… Сарагосская операция?.. Тридцать пятая дивизия?.. О, Кароль, у нас еще есть вино? Я хочу выпить за твое здоровье. Испания не забудет тебя, Вальтер…
Группами и в одиночку, открыто и полуконспиративно, с подлинными документами и с липовыми испанские командиры — те, что не остались в партизанских отрядах Астурии, приезжали в Советский Союз. Селились в «Люксе», в «Москве», в общежитиях. Для сирот с Пиренейского полуострова открывали детские дома, санатории, школы. Словно предчувствуя собственную беду, Россия давала кров и хлеб тем, кого эта беда уже постигла.
На улице Разина в доме с не слишком хорошо налаженным бытом испанцы — самые желанные гости. Анна Васильевна могла кое–как накормить своих, отделаться «московскими булочками» — они продавались на каждом углу, разрезанные булочки с вложенной внутрь котлетой, — но для черноволосых готова была расстараться, разбиться в л-епешку; ради них она всегда принаряжалась…
Модесто слабо сопротивлялся, когда с наступлением холодов Кароль заставил его взять купленное некогда егерьское белье.
В кабинете Сверчевского еще перекатывалось эхо испанской войны. Спорили у карты, бывшие командиры дивизий доказывали свою правоту и напоминали о промахах соседей. Лишь представительная Долорес в неизменно черном платье, с черепаховым гребнем в черных волосах вносила успокоение. Как и там, за Пиренеями, Сверчевский встречал ее цветами, целуя руку, а она, продолжая давнюю игру, высказывала сомнение в его пролетарском прошлом.
— Хорошо, хорошо, — великодушно смеясь, соглашалась она, — из рабочей аристократии.
Но бывало и так, что Ибаррури, Модесто и Сверчевский отделялись от общей компании и вели какие–то свои разговоры.
Здесь, на улице Разина, и встречали Новый год. Анна Васильевна привлекла жен испанских командиров, сестер Карла, и стол ломился от польских, испанских, русских блюд.
Разрумянившиеся у плиты женщины торопливо переодевались в комнате дочерей. Мужчины по просьбе Вальтера пели «Астурию».
Как веселились, как дурачились эти люди, пережившие одну из самых тяжких трагедий века!
Под утро, когда астма напомнила о себе, Сверчевский незаметно вышел в свою комнату, открыл форточку и облегченно втянул ноздрями мягкий морозный воздух.
Он курил у открытой форточки, прислушиваясь к запомнившимся еще по варшавскому детству звукам: дворники скребли покрытые наледью тротуары.
Начинался тысяча девятьсот сорок первый год.
В сгущенном сумраке секретности рождаются тайны. Потом тайное, становясь явным, рождает в людях запоздалое негодование, изумление, горечь.
По стечению обстоятельств работа над документом, отрывки из которого будут сейчас приведены, заканчивалась в те же осенние дни сорокового года, в какие писались выводы комиссии, выдвигавшей «Сарагосскую операцию» генерал–майора К. Сверчевского на Сталинскую премию. Документ составляли германские генштабисты, причастные к войне в Испании.
«Целью кампании против Советской России является: стремительными действиями уничтожить расположенную в Западной России массу сухопутных войск, воспрепятствовать отводу боеспособных сил в глубину русского пространства, а затем, отрезав западную часть России от морей, прорваться до такого рубежа, который, с одной стороны, закрепил бы за нами важнейшие районы России, а с другой, мог бы послужить заслоном от ее азиатской части. При этом оперативное пространство России, где развернутся боевые действия на первом этапе, разделено припятскими болотами на две части, так что локтевая связь между группами войск, действующими севернее и южнее болот, может быть установлена только в ходе преследования.
Предлагаемый «План операции» имеет целью изложить основные принципы ведения боевых действий на севере и на юге, акцентируя особое внимание на тех участках обоих оперативных пространств, где, исходя из общих соображений, целесообразно будет нанести главные удары…»
В «Плане операции» детально рассматривались три возможных варианта предстоящих военных действий.
«I. Русские захотят нас упредить и с этой целью нанесут превентивный удар по начинающим сосредотачиваться у границы немецким войскам.
II. Русские армии примут на себя удар немецких вооруженных сил, развернувшись вблизи границы, чтобы удержать в своих руках новые позиции, захваченные ими на обоих флангах (Балтийское и Черное моря).
III. Русские используют метод, уже оправдавший себя в 1812 г., т. е. отступят в глубину своего пространства, чтобы навязать наступающим армиям трудности снабжения, а затем лишь в дальнейшем ходе кампании нанесут контрудар».
В соответствии с двойным грифом: «Совершенно секретно. Только для командования» — документ попал в руки тех, кому адресовался.
III
Сапоги Сверчевский чистил в три приема. Сперва густо ваксил. Давая крему подсохнуть, закуривал. Докурив папиросу, поочередно натягивал сапоги на левую руку, слегка плевал на носок и голенища и обрабатывал жесткой щеткой. Заключительная фаза: сапоги на ноге, две мягкие щетки, наконец, бархотка, наводящая глянец.