Он был грязным и от него дурно пахло, но глаза его смотрели приветливо и доброжелательно. Мне показалось, что он улыбнулся мне, делая укол. Я чувствовал почти невыносимое щекотание и покалывание в ладони, в то время как по руке и по телу разливалось приятное тепло. Я подумал, что отдаю концы. Старик выпятил вперед свои мясистые губы и стал насвистывать "Пляску Смерти".
– Пошевеливайтесь, – бросил ему Каспер.
– Вам абсолютно незачем оставаться здесь, – заметил старик.
– Я хочу, чтобы вы вернулись к работе, а не прохлаждались.
– Это скверно, – пробормотал дебильный монах, – это скверно приказывать хозяину. Хозяин знает. Хозяин добр. А вы прекратите свои глупости, вы и так уже сломали молоток.
– Господи, с ума можно сойти, – проворчал Каспер, качая головой.
Он добавил, что уходит, но скоро вернется, и после этого я окончательно вырубился.
XVIII
В то время как мой дух блуждал в безмятежной заоблачной дали, произошло еще кое-что, заслуживающее внимания.
Прежде всего мне не удалось повесить Касперу лапшу на уши, на что, впрочем, я не очень рассчитывал, но я вызвал в нем беспокойство. Покинув подвал, где лысый химик сделал мне какую-то инъекцию, Каспер вышел за пределы общины. Оставив в пристройке "пежо", он отправился в деревню пешком. В баре он купил блок "Кэмел" и повернул назад, к ферме, внимательно глядя по сторонам. Он не заметил ничего необычного, но все же вернулся встревоженным.
Между тем, мирно расположившись под деревом на склоне холма, Коччиоли и Хейман потягивали пиво и наблюдали за ним в бинокль. Они были очень встревожены тем, что Каспер оказался в Дутремаре, хотя, по их мнению, должен был быть в Париже или каком-либо другом месте. Кроме того от них не укрылось, что Каспер вышел на разведку. Позднее Хейман сказал мне, что они хотели тотчас вмешаться, не дожидаясь прибытия Шоффара, Граццеллони и прочих.
Заслуживает внимания и то, что Шарлотт, в то время, пока я был в отключке, поизголялась над дебильным монахом. Я лежал, распластавшись на полу с поднятой и прикрепленной к канализационной трубе ногой, с пеной у, рта и окровавленным подбородком. Монах сидел на корточках на шлаковом полу и объяснял Шарлотт, какой хозяин добрый и великодушный. Хозяин между тем вернулся в свое логово, и полоска света, просачивавшаяся в дверь, исчезла. Шарлотт тихонько всхлипывала, отчасти от полной беспомощности, а отчасти, чтобы показать, какая она хрупкая. А потом она неожиданно сказала монаху, что тоже хотела бы постичь учение хозяина.
– Но это очень сложно! – воскликнул дебильный монах.
– Я хочу постичь его, – настаивала Шарлотт. – Посмотрите, до чего довела меня моя дурная жизнь. Я докатилась до ручки. Ниже уже некуда падать. Я хочу очиститься от скверны и постичь учение Хозяина. Разве вы не видите, что самый короткий путь к зениту лежит через надир?
– Вы говорите, как хозяин, – заметил дебильный монах, казавшийся растерянным.
– Посвятите меня в его учение! – умоляюще просила Шарлотт.
– Я попытаюсь, – ответил монах после некоторого раздумья.
– Нет! – вскрикнула Шарлотт. – Дайте мне воды! Я не могу слушать вас, будучи оскверненной. Вылейте мне на голову воды!
– Хорошо, – согласился дебильный монах.
Он встал и исчез, а затем вернулся с ведром воды. Шарлотт со смиренным видом склонила голову. Монах подошел к ней, чтобы опрокинуть ей на голову ведро воды. Шарлотт, которая была профессиональной каскадершей, подобрала под себя ноги и, когда монах наклонился, приподнялась и ударила его головой в подбородок. Надо сказать, что у нее очень твердая голова. Монах рухнул наземь.
Шарлотт схватила камень и сломанный молоток. С их помощью ей удалось разорвать цепь наручников и освободиться. Она внимательно осмотрела меня, после чего разорвала робу монаха, связала его, делая морские узлы, и вставила ему в рот кляп. После этого она снова взяла камень и брусок молотка и разбила цепь наручников, соединявшую мою ногу с канализационной трубой.
Тем временем Каспер неторопливо возвращался назад, в здание общины.
Я очнулся и разразился хохотом. Мои ощущения были неопределенными, но я не мог посылать приказы своим конечностям, и, когда Шарлотт приказала мне встать, я даже накричал на нее. Я бормотал злобные проклятия в адрес человека, повинного в том, что я не держался на ногах. Короче, картина ясна: я был накачан до одури.
Шарлотт, лишенная возможности схватить меня за сломанные руки, подталкивала меня в спину к лестнице, ругаясь хуже последнего извозчика. Дойдя до ступенек, я споткнулся, упал и взвыл от боли. Я с трудом поднялся и направился прямо во мрак. Шарлотт тащилась по шлаку следом за мной.
– Не сюда, – направляла она меня. – Тарпон, вы что-нибудь понимаете? Боже! Что они с вами сделали!
Ее очень тревожило состояние моей головы, но мне было не под силу напрячься, чтобы ответить. Я ее даже оттолкнул, чтобы войти в дверь, ведущую в другую часть подвала. Я стал бить в дверь ногой.
– Прекратите, прекратите! – крикнула Шарлотт, встав между мной и дверью. Ее лицо исказилось, когда я по неосторожности пнул ее в берцовую кость.
– Дверь заперта снаружи, то есть с вашей стороны, – раздался пьяный голос, который я тотчас узнал.
– Забавно, – сказал я Шарлотт. – Это Рене Музон.
Шарлотт схватила ключ, торчавший из замочной скважины, и повернула его.
– Не двигаться, всем оставаться на местах, – скомандовала она.
Никто и не двигался, потому что был не в состоянии.
Помещение, в которое мы вошли, было разделено на две части ступенями и имело различные уровни высоты. В нем не было ни одного окна. Белые стены были не выбелены известью, как во всем здании, а выкрашены краской. Справа от двери стояли стул, секретер в стиле Людовика Шестнадцатого и огромный торшер с абажуром и ножкой в виде китайской вазы. Посредине первой части помещения стоял еще один торшер, поддерживаемый голой негритянкой из черного металла. Оба торшера были включены, так же, как и лампы дневного света на потолке. Во второй части помещения тоже горело несколько торшеров, освещая витрину слева от двери и два огромных портрета Адольфа Гитлера и Зигмунда Фрейда над кроватью. В витрине были выставлены ювелирные украшения и оружие. Здесь было много колец, перстней, браслетов, колье и тиар. Были алебарды, дуэльные и спортивные пистолеты, самурайская сабля в ножнах, латы иберийского типа, украшенные золотыми арабесками. Напротив двери на кровати сидели Рене Музон и Филиппин Пиго.
Филиппин сидела, опершись о стену и вытянув вперед ноги, так что нам были видны ее подошвы. Она смотрела на нас мертвыми глазами и растерянно улыбалась. Рене Музон сидела на другом конце кровати, опершись на локоть. Она была непричесанной и с размазанной под глазами тушью. На полу перед ней стоял графин, наполовину наполненный жидкостью цвета топаза. К ее губе прилип окурок сигареты. Я позволил себе лукаво подмигнуть ей.
– Привет, – откликнулась Рене Музон.
– Здрс-те, – промямлил я.
Я постепенно возвращался в реальность. Это было нелегко, но я делал необходимые усилия. Не могу понять почему, но в тот момент ситуация казалась мне забавной.
– Что это за дурдом? – спросила Шарлотт.
– О-ла, малышка, – отозвалась Рене.
Окурок оторвался от ее губы и упал на белый халат, в котором сразу появилась дыра. На обеих женщинах были одинаковые белые халаты. Я подошел, чтобы поднять окурок, но не смог этого сделать, потому что у меня были сломаны обе руки.
– Филиппин, – сказал я, – о Филиппин...
– Она вас не слышит, – прыснула Рене. – Папочка накачал ее наркотиками.
– Это не ее папочка.
– Папа, папа, – позвала Филиппин.
– Я здесь, дитя мое, – отозвался старик.
Он вошел вслед за нами. Противогаз по-прежнему свисал с его шеи. Мы с Шарлотт почти одновременно повернули к нему головы. Он закрыл за собой дверь, вставил ключ в замочную скважину изнутри, но не запер дверь. У него был благодушный вид.