К этому времени замок опустел: праздник закончился, и лишние люди разъехались, остались придворные и те, кого король пригласил ко двору на время.
Дойл с своим войском прошел по главной улице Шеана, за ним провезли начавшее подгнивать тело милорда Гая. Народ встречал их рукоплесканиями и приветственными криками — но какими-то не слишком уверенными — они предпочли бы встречать вернувшегося с победой блистательного короля. Радоваться милорду Дойлу в народе было не принято.
Зато Эйрих встретил его с распростертыми объятиями, правда, его взгляд был настороженным. Дойл уловил это мгновенно, поэтому не удивился, когда, кратко поздравив его перед всеми с победой и поблагодарив за верную службу, король велел ему следовать за собой.
В небольшой комнате возле зала для приемов было тепло, горел камин. Эйрих сам помог брату снять доспехи, указал на кресло, а потом спросил:
— Что с Гаем и Риверсом?
Дойл откинулся на спинку кресла и сказал:
— Мертвы оба. Гая я казнил как мятежника — его телом можно полюбоваться на центральной площади.
— А Риверс?
Они оба понимали, в чем смысл этого вопроса.
— Погиб в бою. Большая жалость, — ответил Дойл ровным тоном, словно сообщал какую-нибудь пустячную светскую новость. — Храбрый был юноша, как и полагается потомку Ольдена. Его опознали — лицо совсем не пострадало. Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы его торжественно похоронили в Хенте.
Эйрих едва заметно кивнул — можно было не беспокоиться, что через год появится другой юноша, называющий себя Риверсом и претендующий на корону.
— Ты поступил правильно, дорогой брат, — сказал он вслух, а Дойл спросил:
— Что произошло в мое отсутствие?
— Твои соглядатаи вынули из меня всю душу, — улыбнулся Эйрих. — Теперь, когда ты вернулся, я ни минутой дольше не желаю видеть физиономию нашего святейшего отца.
— Он берег твой покой как верный пес, — ответил Дойл.
— А теперь забери его обратно на псарню — и подальше от меня. Его люди не оставляли меня одного даже в спальне. Хочу приласкать жену — и чувствую, что кто-то на меня смотрит. Даже рыцари были бы лучше — их хотя бы видно по доспехам.
Дойл рассмеялся и хлопнул себя по колену:
— Отличная работа. Я велю им стоять спиной к постели, когда они сторожат твой сон.
— Лучше убери их подальше, — хмыкнул Эйрих, — а то королева начнет сомневаться в моей мужественности.
— Твоя мужественность, дорогой брат, уже давно неоспоримый факт для все страны, — ответил Дойл, — так что одна королева не подпортит твоей репутации.
— Что же ты за ядовитая гадюка, дорогой брат? — спросил король в тон ему, но ответа не дождался и уточнил: — Так могу я теперь спать без охраны?
Дойл вздохнул и честно сказал:
— Нет.
Взгляд короля из насмешливого разом сделался суровым.
— Есть то, чего я не знаю?
— Есть то, чего пока не знаю я, — отозвался Дойл. — Смутные намеки, шорохи, подозрения и слухи. Отец Рикон в мое отсутствие должен был узнать больше. Но в столице не так спокойно и безопасно, как мне бы хотелось.
Эйрих облизнул сухие губы.
— Еще один заговор?
— Возможно. И пока я не узнаю точно, я бы хотел, чтобы ты был под надежной охраной.
— Кого ты опасаешься?
Дойл молчал почти минуту, прежде чем ответить:
— Всех.
Заговор — любой заговор — это спрут. Он тянет свои щупальца, обвивает ими сначала тонкие стебельки, а потом мощные стволы, на которых держится власть, расшатывает их, травит ядом до тех пор, пока они не рассыпаются в труху. Уничтожать щупальца бессмысленно — нужно найти чувствительное брюшко и проткнуть его насквозь. Если же в деле замешаны ведьмы — нужно быть осторожным вдвойне.
— Всех, Эйрих, — повторил он, — и буду опасаться, пока не пойму, что здесь затевается.
Король ничего не ответил, и Дойл, оставив доспехи лежать тяжелой грудой, прихватил меч и поковылял к себе в покои. Впрочем, на отдых и не рассчитывал — как он и предполагал, возле дверей уже стоял, завернувшись в серый балахон, Рик.
— Поздравляю вас с победой, милорд, — по своему обыкновению почти беззвучно, но как-то очень весомо сказал он. Дойл кивнул и пригласил входить.
В спальне было нетоплено и холодно до стука зубов, но Дойл не обратил на это внимания или, точнее, сделал вид, что не обратил: в глубине души ему захотелось немедленно вызвать идиота-управляющего и лично всыпать ему плетей. Ледяная выстуженная комната обещала ему тяжелую ночь, плечо опять сведет проклятой болью, ногу начнет выворачивать и корежить, как в тисках. Однако его лицо осталось совершенно спокойным.