— Рад нашей встрече.
— Милорд Дойл, — раздалось сзади, — рад служить.
— Не сомневаюсь. Подойдите-ка сюда.
Управляющий шаркнул ногами и встал перед Дойлом, поклонился и так и замер, сложившись пополам. Дойл хрустнул пальцами. Вчера он желал засунуть подонка на нижний уровень подземелья, в одну из ледяных камер под озером, и посмотреть, какие боли прохватят его после подобной ночевки. Но сегодня ярость уже прошла, от нее остались только слабые отголоски, и Дойл вполне осознавал, что это — отголоски личной, почти детской обиды. Управляющий попытался насолить ему — мелко и глупо, — но не совершил измены, не подверг безопасность и благополучие короля риску. Он не заслуживал камеры.
— Мне кажется, вы слишком усердно служите, господин Оуэн, — произнес Дойл неторопливо, изучая лысину управляющего.
— В с-самом деле, милорд?
— Несомненно. На вас лежит так много обязанностей, так много забот.
Лысина покрылась блестящим потом.
— Ничто не ускользает от вашего чуткого взгляда, ни один уголок замка, ни одна щель в стене, — продолжил Дойл ласково, а потом коротко и резко добавил: — и так должно быть впредь, господин Оуэн, иначе вы будете изучать замок с доселе неведомой вам стороны.
Дослушивать ответ или извинения он не стал — зашагал дальше, тщательно задавливая в себе мстительные порывы. Было что-то притягательное в идее, например, велеть ему опуститься на колени и ползти до конца коридора, собирая на бархатные штаны пыль дворцовых полов. Но это было бы низко и бесполезно, а потому должно быть отвергнуто и забыто.
Большой приемный зал уже был полон: скоро должен был начаться ужин, но пока короля и королевы не было, гости ходили вдоль длинных столов и громко разговаривали, перекрикивая друг друга. Дойл на глаз прикинул количество людей и понял, что, не считая охраны и слуг, собралось больше сорока человек.
Но его появление, как и утром на королевском суде, заметили сразу — по галдящей толпе прошел короткий вздох, и она замолкла.
— Добрый вечер, лорды, — произнес Дойл и вдруг почувствовал непонятное, едва ощутимое жжение. Его источник не нужно было искать долго — просто леди Харроу вошла в зал почти следом за Дойлом и остановилась в дверях, робея. Проклятая кровь в жилах заструилась быстрее, приливая к чреслам. Дойл позволил себе на мгновение прикрыть глаза, восстанавливая в памяти ощущение холода от купания в ледяных ключах, и возбуждение ослабло.
Ведьма вблизи была привлекательнее, чем издали. Дойл, повернувшись, изучал ее рыжие кудри, мягкую светлую кожу, пятнышки солнечных поцелуев на щеках и крупном носу.
— Леди Харроу, — сказал он негромко, и гости, убедившись, что он не интересуется кем-то из них, вернулись к своим разговорам, только на два тона тише.
Она опустилась в низком реверансе перед ним, не поднимая глаз, и ответила:
— Милорд Дойл.
— Встаньте, леди.
Она подчинилась сразу — неестественно плавным движением. Церковники много писали о том, как распознать ведьму. Но они могли бы не утруждаться — леди Харроу являла собой ярчайший образец.
«К черту ожидания, — подумал Дойл, — на дыбе редко хранят секреты, а с переломанными пальцами ни одна ведьма не сможет колдовать. Все, что нужно, это оглушить ее и велеть теням забрать. К черту игры». Но, разумеется, не оглушил и не велел, а весьма любезно спросил, жестом предлагая пройти ближе к столу:
— Как вам нравится столица, леди Харроу?
— Слишком шумно и грязно, милорд, — ответила она, — но мне скорее нравится. Здесь чувствуется жизнь. Мне не хватало этого в поместье.
— Жизнь порой принимает отвратительные формы, леди, — заметил он, имея в виду магию, но по ее глазам увидел, что она поняла эти слова иначе.
— Жизнь прекрасна в любой из форм, созданных Всевышним.
Она решила, что он говорил о себе. Дойл скрипнул зубами.
— В вас говорит наивная вера, естественная для вашего пола.
— Несомненно, — согласилась ведьма, но как-то слишком уверенно и почти насмешливо. — Женщины видят этот мир в лучшем свете, чем мужчины, милорд.
Дойл на это кивнул, признавая ее правоту, и уже собрался спросить, какие же положительные черты она видит в столичных формах жизни — просто чтобы о чем-нибудь говорить, как она уточнила спокойно:
— Простите, милорд, а в чем меня подозревают?
Руки оставались праздно спокойными, взгляд колдовских зеленых глаз — безмятежным, щеки — бледными. Дойл заметил бы любой признак волнения, но нечего было замечать. Она спросила об этом так, словно говорила о погоде.